Княгиня Ольга. Святая воительница

Рассказ Древнейшего сказания, дополненный возвышенными словами первых христиан-летописцев, на этом не завершился. В нём не без злорадства к византийцам описано крушение их ожиданий, что крещёная русская княгиня будет служить интересам Империи ромеев:

"К этой же Ольге, когда она уже пришла в Киев, — гласит сказание, — как о ней прежде сказали, послал к ней царь Цимисхий, говоря так: "Многим одарил тебя; ты мне ведь говорила так, что, "когда возвращусь в Русь, многие дары пришлю тебе, челядь, и воск, и меха, и воинов в помощь".

И отвечала Ольга, и сказала Соломеру (послу императора. — А.Б.) [85]: "Если ты так говоришь от Цимисхия цесаря, скажи ему: "Так придя, постой у меня на Почайне, как я у тебя в Суду (гавани Царьграда. — А.Б.) стояла, так тогда дам тебе". И ещё таких слов говорила много, и после отпустила приходивших послов в Царский город".

Легко заметить, что древнейший сказитель, весьма польщённый вниманием императора к Ольге, основал описание её посольства на довольно ехидной дружинной байке, популярной в кругу буйных богатырей князя Владимира. Никон Великий, излагая в Начальном своде Древнейшее сказание, знал, что Ольга долго ждала приёма у императора и обсуждала с ним серьёзные военные и экономические темы, но удержаться шуточек в дружинном духе тоже не смог. Цесарь, по его словам, сразу позвал Ольгу к себе, а она "пошла к нему, нимало не медля". "И увидел её цесарь весьма красивую лицом и смыслящую в премудрости. Удивился цесарь разуму её", и после краткой беседы распалился настолько, что предложил выйти за него замуж. Ольга его намерения "уразумела" и потребовала, чтобы он лично её крестил.

Цесарь выступил восприемником княгини, крещённой патриархом Полиевктом [86] под именем Елена, в честь равноапостольной матери Константина Великого. И немедля продолжил свои домогательства: "Хочу взять тебя в жёны". — "Как ты хочешь взять меня, — заметила Ольга, — окрестив меня сам и назвав своей дочерью? У христиан нет такого закона". Придя в себя, цесарь сказал вельможам: "Перемудрила меня Ольга словами своими!" И, богато одарив княгиню, отпустил восвояси, назвав дочерью.

Для сказителя и летописцев это "назвал дочерью" было игрой слов, позволявшей сначала подвергнуть Ольгу похотливому интересу императора, а затем спасти от него. Однако в Восточной Римской империи или Империи ромеев такими словами не бросались. В идеальной имперской модели мира "духовный сын" императора занимал очень высокое место среди земных правителей (которые, естественно, все были ниже цесаря басилевса автократора). Таким "сыном" для Константина Багрянородного был, например, царь Болгарии — ближайшего соседа и временами главного военного противника империи в Европе. Объявление "сыном" или, как в уникальном случае с нашей княгиней, "дочерью" означало, помимо прочего, при-менение к Ольге высшего титулования, на уровне василевсов-соправителей.

Сказитель запомнил это "назвал дочерью" из своих литературных соображений. И ошибся с мотивами выбора её христианского имени, вспомнив самую знаменитую Елену, какую только знал, — распространительницу христианства в Римской империи. Однако Еленой звали и жену Константина Багрянородного, так что византийская традиция косвенно подтверждает наименование Ольги "дочерью" императора. "Крещальное имя Ольги "Елена", — пишет современный специалист, — данное в честь супруги Константина VII августы Елены Лакапины, действительно предполагает наречение её духовной дочерью императорской четы — такова была практика "политических" крещений Средневековья" [87].

Высший государственный статус Руси, которого сумела добиться Ольга в Константинополе, оказался выше понимания древнейшего сказителя и летописцев. Русским авторам совершенно не было дела и до того, что встречавший Ольгу в Царьграде император Константин VII Багрянородный был не лихим бесшабашным воякой, а образованнейшим из всех византийских императоров, солидным администратором и на редкость примерным семьянином. Он принимал княгиню за своим столом всей августейшей семьёй: с женой Еленой, дочерьми, взрослым сыном Романом и его женой Феофано.

Ромейский басилевс придавал чрезвычайное значение традициям, порядку и протоколу. В то же время Константин полагал переговоры с Ольгой столь важными, что после изрядных сомнений допустил серьёзное нарушение протокола, позволив княгине не бить перед его женой-императрицей земных поклонов и не простираться ниц, как было обязательно не только для иноземных послов, но и для высших сановников империи. Кроме… соправителей-василевсов, к статусу которых приравнивало Ольгу положение "духовной дочери".

Ольга, как мы с вами в деталях увидим ниже, рассмотрев византийские источники, сумела поставить себя на переговорах с империей очень высоко. Она держалась во дворце Константина как автократор сильной державы и была названа ромеями "игемоном (владыкой) и архонтиссой (правительницей) росов". Её приём сам император счёл нужным описать в трактате "О церемониях" как пример некоторой гибкости дворцового протокола в столь сложных и важных случаях, как переговоры с единовластным правителем Руси.

Путешествие княгини Ольги в Константинополь. Роспись Золотой Царицыной палаты

Древнейшее сказание, однако, сводит всю историю отношений княгини с императором к женской хитрости. Сказаний о страшной силе женского владения словом немало было на Руси [88]. Сказитель вполне от от ужас разделял и, хотя украсил рассказ массой благочестивых рассуждений, суть его сохранил. Общий же смысл байки прост и доселе актуален: "Знаем де, чем баба его взяла!"

Методом внешней политики Ольги, согласно Древнейшему сказанию, было чисто женское коварство. Княгиня обманула императора в Царьграде, а вернувшись в Киев, не выполнила обещаний о посылке военной помощи, рабов, мёда и воска. Княгиня якобы сказала византийскому послу, что император получит всё, когда простоит на Почайне столько, сколько она ждала приёма в Золотом Роге. Византия за свои богатые дары желала видеть Русь вассалом, обязанным службой и данью, считая распространение своей веры надёжным рычагом воздействия на "варваров". Ольга намекнула послам, что это не так.

Буйная дружина, с которой у княгини уже вскоре после посольства возник конфликт, была в восторге от её "женской хитрости" и пребывала в этом восторге до создания "Повести временных лет" начала XII в. Но, на нашу удачу, Ольга была не только литературным образом, подобно мифическому Рюрику, о котором вне Руси никто не слышал, или Вещему Олегу, прибивающему на врата Царьграда свой щит так, чтобы греки его не видели.

Её приём в Константинополе был подтверждён византийскими источниками. Византийский хронист Иоанн Скилица, продолжая хронику Феофана Исповедника рассказом о событиях 811—1057 (и даже 1079) гг., в конце XI — начале XII в., как раз когда работал составитель "Повести временных лет", написал: "Супруга архонта Руси, некогда приводившего флот против ромеев, по имени Эльга, после смерти своего мужа прибыла в Константинополь. Крестившись и явив свою преданность истинной вере, она была почтена по достоинству этой преданности и вернулась восвояси" [89].

Приезд Ольги в Царьград не только попал в греческую хронику, но и был отмечен в современном событию дипломатическом документе. Причём на самом высшем уровне — в трактате императора Константина Багрянородного "О церемониях византийского двора" [90]. Разумеется, главными церемониями были коронационные, которым и посвящена первая книга трактата. Во второй книге на конкретных примерах раскрыты нормы дипломатического церемониала. Рассказ о двух приёмах княгини Ольги ("архонтиссы Эльги") помещён здесь в конце 15-й главы, рассказывающей, "что нужно соблюдать, когда приём происходит в большом зале Магнавры и когда императоры восседают на троне Соломона". Магнаврский дворец был одним из великолепнейших зданий огромного дворцового комплекса Константинополя. В его огромном зале — триклине Юстиниана, построенном в VII в. императором Юстинианом и украшенном затем басилевсом Феофилом (820–842), — стоял знаменитый золотой трон, вознесённый над всеми, кого допускали в эту святая святых византийского церемониала.