Закат и падение Римской Империи. Том 2

Христианские подданные Максенция находились в таком счастливом положении, что, когда кто-нибудь из них желал приобрести для себя мощи мученика, приходилось покупать их в самых отдаленных восточных провинциях. Об одной знатной римской даме, по имени Аглая, рассказывают следующую историю. Она происходила от консульской семьи и владела такими обширными поместьями, что для управления ими нужно было семьдесят три эконома. В числе этих последних находился и ее фаворит Бонифаций; а так как Аглая смешивала любовь с благочестием, то она, как полагают, разделяла с ним свое ложе. Ее состояние давало ей возможность удовлетворить благочестивое желание приобрести какие-нибудь святые мощи с востока. Она дала Бонифацию значительную сумму денег и огромное количество благовонных веществ, и ее любовник предпринял в сопровождении двенадцати конных спутников и трех крытых повозок далекое странствие до города Тарса в Киликии.

Кровожадный нрав Галерия, этого первого и главного виновника гонений, был страшен для тех христиан, которые имели несчастие жить в пределах его владений, и есть полное основание полагать, что многие из людей среднего сословия, не привязанных к своей родине ни богатством, ни бедностью, часто покидали свое отечество и искали убежища в более теплых западных странах. Пока Галерий был только начальником иллирийских армий и провинций, ему было нелегко найти или создать многих мучеников в воинственной стране, относившейся к проповедникам Евангелия более холодно и неприязненно, чем какая-либо другая часть империи. Но когда он получил верховную власть на Вотоке, он дал самый полный простор своему усердию, жестокосердию не только в провинциях Фракии и Азии, находившихся под его непосредственным управлением, но также в Сирии, Палестине и Египте, где Максимин удовлетворял свои собственные наклонности, исполняя со всей строгостью суровые требования своего благодетеля. Частые разочарования, испытанные Галерием в его честолюбивых замыслах, а также опыт, вынесенный из пятилетних гонений, и благотворные размышления, возбужденные в его уме продолжительною и мучительною болезнью, наконец убедили его, что самые напряженные усилия деспотизма не в состоянии истребить целый народ или искоренить его религиозные предрассудки. Желая загладить причиненное им зло, он издал от своего собственного имени и также от имени Лициния и Константина эдикт, который, после пышного перечисления императорских титулов, гласил следующее:

«Среди важных забот, которыми мы были заняты для блага и безопасности империи, мы имели в виду все исправить и восстановить согласно с древними законами и древним общественным благочинием римлян. Мы в особенности желали возвратить на путь разума и природы впавших в заблуждение христиан, которые отказались от религии и обрядов, установленных их предками, и, самонадеянно отвергая старинные обычаи, сочинили нелепые законы и мнения по

внушению своей фантазии и организовали разнообразные общества в различных провинциях нашей империи. Так как эдикты, изданные нами с целью поддержать поклонение богам, подвергли многих христиан опасностям и бедствиям, так как многие из них претерпевали смерть, а многие другие, в более значительном числе, до сих пор упорствуя в своем нечестивом безрассудстве, лишены всякого публичного религиозного культа, то мы желаем распространить и на этих несчастных людей наше обычное милосердие. Поэтому мы дозволяем им свободно исповедовать их собственное учение и собираться на их сходки без опасений и препятствий, лишь с тем условием, чтобы они всегда оказывали должное уважение установленным законам и правительству. Другим рескриптом мы сообщим нашу волю судьям и должностным лицам, и мы надеемся, что наша снисходительность побудит христиан возносить к Божеству, которому они поклоняются, молитвы о нашей безопасности и нашем благополучии, а также о их собственном благоденствии и благоденствии республики». Конечно, не в выражениях эдиктов и манифестов следует искать указания настоящего характера монархов и их секретных мотивов, но так как это были выражения умирающего императора, то его положение может считаться залогом его искренности.

Когда Галерий подписывал этот эдикт о религиозной терпимости, он был уверен, что Лициний охотно подчинится воле своего друга и благодетеля и что всякая мера в пользу христиан будет одобрена Константином; но император не решился внести в предисловие к эдикту имя Максимина, согласие которого было бы в высшей степени важно и который через несколько дней после того вступил в управление Азией. Впрочем, в первые шесть месяцев своего нового царствования Максимин делал вид, будто одобряет благоразумные решения своего предшественника, и хотя он никогда не снисходил до того, чтобы обеспечить спокойствие церкви публичным эдиктом, его преторианский префект Сабин разослал ко всем губернаторам провинций и должностным лицам циркуляр, в котором восхвалял императорское милосердие, признавал за христианами непоколебимое упорство и предписывал чинам судебного ведомства прекратить их бесплодные преследования и смотреть сквозь пальцы на тайные сборища этих энтузиастов. Вследствие этих распоряжений огромное число христиан было освобождено из тюрем и избавлено от ссылки в рудники. Духовники возвратились домой с пением торжественных гимнов, а те из христиан, которые не устояли против свирепости грозы, стали со слезами раскаяния молить о принятии их снова в лоно церкви.

Но это обманчивое спокойствие было непродолжительно; к тому же восточные христиане не могли иметь никакого доверия к характеру своего государя. Жестокосердие и суеверие были господствующими страстями в душе Максимина. Первая из них указала ему на способы гонений, а вторая наметила жертвы. Император усердно поклонялся богам, изучал магию и верил в оракулов. Пророков или философов, которых он чтил как любимцев небес, он часто возвышал до управления провинциями и делился с ними своими самыми тайными намерениями. Они без труда убедили его, что христиане были обязаны своими успехами своей строгой дисциплине и что слабость политеизма проистекала главным образом из недостатка единства и субординации между служителями религии. Поэтому была введена такая система управления, которая, очевидно, была копией с церковной администрации. Во всех больших городах империи храмы были исправлены и украшены по приказанию Максимина, а жрецы, совершавшие обряды поклонения различным божествам, были подчинены старшему первосвященнику, назначение которого заключалось в соперничестве с епископом и в поддержании идолопоклонства. Эти первосвященники в свою очередь были подчинены верховной власти митрополитов или главных жрецов провинции, которые действовали в качестве непосредственных наместников самого императора. Белое одеяние было отличительным признаком их достоинства, и эти новые прелаты тщательно избирались из представителей самых знатных и самых богатых семейств.

По внушению должностных лиц и жреческого сословия язычники, и в особенности жители Никомедии, Антиохии и Тира, обратились к императору с почтительными адресами, в которых они выдавали хорошо всем известные намерения правительства за общие желания всего населения, просили императора сообразоваться с требованиями справедливости, а не с чувством милосердия, выражали свое отвращение к христианам и униженно молили об удалении этих нечестивых сектантов из пределов их территории. До нас дошел ответ Максимина на адрес, полученный им от граждан Тира. Максимин восхваляет усердие и благочестие просителей в таких выражениях, из которых видно, что он ими в высшей

степени доволен; затем он распространяется касательно упорного нечестия христиан и соглашается на их изгнание с такой готовностью, из которой видно, что он считает себя одолженным, а не сам делает одолжение. И жрецам, и должностным лицам было дано право следить за точным исполнением его эдиктов, которые были вычеканены на медных таблицах, и хотя им советовали избегать пролития крови, упорствующие христиане были подвергнуты самым жестоким и позорным наказаниям.