Фридрих Вильгельм I

Но оставались и страны, ни в коем случае не собиравшиеся участвовать в прусских вербовочных вакханалиях; прусская «охота на людей» за пределами немецких имперских городов попирала все нормы международного права. По этой причине дело чуть не дошло до войны с Ганновером. Курфюрст Август Саксонский (одновременно король Польши), сам имевший большие милитаристские амбиции, снова и снова отправлял в Берлин грозные ноты по поводу нарушения суверенитета прусскими вербовочными командами. Наконец он приказал арестовать прямо на улице прусского капитана Нацмера, развернувшего вербовочный пункт в Дрездене. Капитан предстал перед судом и был приговорен к смертной казни. Узнав об этом, Фридрих Вильгельм заявил, что прикажет повесить господина фон Зуума, саксонского посла в Берлине. Зуум, отлично знавший берлинского «берсеркера» и понимавший реальность угрозы, скрылся во мраке и тумане, но все же вернулся через пару дней, когда король успокоился. (В свою очередь, Саксония тайно вывезла капитана фон Нацмера в Пруссию.)

И такие инциденты не были редкостью. За «широкой спиной» своего монарха прусские вербовщики ничего не боялись — они считали, что им позволены любые выходки на чужой земле. И уж в совершенной безопасности они себя чувствовали, когда хитростью, а то и силой доставляли в Пруссию особо диковинного «верзилу». Король Англии Георг II, помня, как бивал его в детстве Фридрих Вильгельм, многие годы пытался создать союз Англии, Нидерландов и немецких княжеств для противодействия прусским бесчинствам. Ничего из этого не вышло, но традиционно дружественные со времен Великого курфюрста отношения между голландскими Генеральными штатами и прусским монархом приблизились к опасному кризису: Фридрих Вильгельм просто не был готов дать отбой своим ищейкам и «ловцам человеков». Лейтенант Волльшлегер, дошедший до того, что склонял к дезертирству в Пруссию самых высоких голландских солдат, способных украсить любой фланг, был наконец схвачен и казнен в Амстердаме. Получив известие об этом, Фридрих Вильгельм впал в бешенство. Он приказал арестовать троих голландских офицеров и двадцать солдат, находившихся в тот момент на прусской территории, и доставить их в крепость. Затем он объявил о намерении их повесить. Лишь после долгих колебаний король-солдат все же решился освободить арестованных и принести Голландской республике официальные извинения. Но историю своего унижения он не забыл. Когда голландский посол в Берлине чуть позже попросил отпустить в голландский университет Хайнессиуса — знаменитого ученого в области международного права, ординарного профессора университетов сначала в Галле, а затем во Франкфурте-на-Одере, — он получил ответ Фридриха Вильгельма: «Раз вы не даете мне принимать на службу фланговых, и у меня нет для вас профессоров».

Упрямство короля-солдата в вопросе вербовки солдат за границей, прежде всего в немецких городах и землях, доставило прусской дипломатии много хлопот, но армии оно, несомненно, пошло на пользу. С 1713 по 1738 г. были завербованы примерно восемнадцать тысяч иностранных солдат, то есть прусская армия всегда на одну треть состояла из наемников. Это, естественно, позволяло сберечь и собственные призывные ресурсы. Согласно сохранившимся документам, в эти годы под ружьем никогда не стояло больше двух процентов населения страны — без учета имеющейся великолепной системы службы резервистов.

Военную политику Фридриха Вильгельма можно было бы назвать весьма разумной, даже прогрессивной, если бы не эти игры с «верзилами». По сути, он просто не мог представить, как молодой человек ростом 1,80 метра и выше может быть счастлив где бы то ни было в мире, кроме Пруссии. «Я единственный, кто знает, что с ними делать», — отвечал он на все обвинения и продолжал считать каждого молодого верзилу, где бы тот ни жил, урожденным прусским подданным и одним из своих «возлюбленных детей».

Самым ярким воплощением королевской слабости стала потсдамская «Великанская гвардия», над которой потешалась вся Европа. В 1714 г. в Потсдаме, своей второй резиденции, Фридрих Вильгельм начал создавать лейб-гвардейский полк, куда направлялись лишь самые высокие рекруты. Вскоре этот полк насчитывал три батальона численностью в 2400 человек. Два из них находились в Потсдаме, а третий, рекрутский батальон, стоял в Бранденбурге-на-Хафеле, где «неучей» муштровали перед отправкой в потсдамские элитные батальоны.

Вот эти 2400 гвардейцев-великанов и были «возлюбленными детьми» короля. Каждый из них был знаком с королем лично, и о каждом король знал все: имя, место рождения, биографию, характерные особенности. Счастливейшие часы жизни короля приходились на раннее утро, когда, умывшись и надев мундир, он выходил на парадную площадь перед потсдамским дворцом, держа в руке палку, и, выпятив все больше круглевший животик, прохаживался перед идеальным строем своих «возлюбленных детей» и разговаривал с ними на простом человеческом языке о простых, будничных вещах (а не о глупостях, столь охотно обсуждаемых штатскими). Круглое лицо Фридриха Вильгельма светилось от радости — он находился в светлом мире, где все ясно и просто.

А гвардейцы, наизусть знавшие все слабости монарха, смотрели сверху вниз на низенького, плотного командира, непринужденно, как он того и хотел, разговаривали с ним, и с самым невинным видом добивались выполнения своих личных просьб. Материальное положение гвардейцев являлось завидным: почти каждый из них наряду с жалованьем получал от короля персональную надбавку, доходившую до тридцати талеров в месяц. Время их службы ограничивалось первой половиной дня. Она заканчивалась, когда колокол на гарнизонной церкви бил двенадцать раз. После этого гвардейцы могли заниматься собственными делами. В Потсдаме находилась масса трактирчиков и пивных, принадлежавших «верзилам» и являвшихся поистине золотым дном. Публика угощалась у этих парней особенно охотно, чтобы передать через них королю письмо с просьбой — таким образом гвардейцы получали солидные побочные доходы. Все вокруг хорошо знали: когда солдат гвардейского полка держит перед Фридрихом Вильгельмом молодецкую выправку и ест его глазами, король приходит в наилучшее настроение. И хитроумные гвардейцы, передавая чужие просьбы полковому командиру, в случае успеха могли заработать кругленькую сумму. Со временем эта практика привела к многочисленным злоупотреблениям, и Фридрих Вильгельм пригрозил карами адвокатам, пытающимся решать дела в обход судебных инстанций, обращаясь к королю через трактирщиков-гвардейцев.

Но расценивать это только как игру в живых «солдатиков» все же нельзя. Фридрих Вильгельм всерьез рассчитывал вывести новую, «идеальную» человеческую породу. Так, он приказывал своим огромным солдатам брать в жены рослых девушек, поскольку был убежден: такие родители будут иметь сильных, хорошо сложенных детей. Когда жена одного «верзилы» в гарнизоне г. Клеве родила необычно крупного ребенка, король пришел в чрезвычайное волнение и тут же повелел немедленно доставить мать и дитя в Потсдам. Ликуя, он начертал на полях приказа: «Да поскорее, пока хорошая погода!»

Историки и собиратели анекдотов испытывают понятное наслаждение, обращаясь к причудам прусского «короля дураков», зачастую забывая, что Фридрих Вильгельм I — не только создатель «Великанской гвардии» в Потсдаме, но и один из величайших военных реформаторов. По сути, он был создателем первой регулярной (то есть существующей и в мирное время) армии и, как мы еще увидим, воинской обязанности — двух социальных изобретений, поставленных на службу современному централизованному государству и не потерявших своего значения и поныне.

Фридрих Вильгельм с первых дней своего правления не обращался за советами к «заслуженным идиотам» военного дела, но, видя перед собой хозяйственную проблему, отвел армии центральное место в современной экономике — решающее для успеха прусской военной реформы обстоятельство. Что сказал он в 1713 г. князю Леопольду прежде всего? Что считает себя «главным финансистом и фельдмаршалом» прусского королевства — то есть прежде всего финансистом! Задолго до того, как в 1720 г. он вдвое увеличил численность армии, ему удалось перестроить прусскую экономику для армейских нужд и, соответственно, сделать армию маховиком новой национальной экономики.