Русско-японская война, 1904-1905

Разрушения, произведенные на железной дороге, оказались весьма значительными. План строительства на 1900 г. был разрушен. Мы потеряли год. Пока мало оценено важное значение этой потери времени. Будь мы сильны на магистрали и поддержи на ней спокойствие в 1900 г., наша железнодорожная готовность в 1904 г. была бы иная, чем то оказалось в действительности, а вместе с тем подвоз подкреплений в 1903 г. и сосредоточение войск в 1904г. совершилось бы несравненно быстрее, чем то было на самом деле. Мы могли под Ляояном иметь, вероятно, на два или три корпуса войск более, чем имели в действительности.

Волнения 1900 г. совершенно ясно доказали, что при условии прохождения Сибирской магистрали на протяжении 1200 верст по китайской территории нельзя рассчитывать на поддержание и в будущем прочной связи с Россией. Дабы прочно обеспечить наше положение на Дальнем Востоке, необходимо было быстро строить железную дорогу по нашим владениям на правом берегу Амура и в то же время поставить Северную Маньчжурию в такое положение, чтобы эта провинция не ослабила бы при помощи нами же построенной дороги нашего положения на Дальнем Востоке.

Так как маньчжурский вопрос послужил вместе с корейским поводом к войне, необходимо с некоторой подробностью остановиться на том, каких взглядов держался военный министр по отношению к этим двум вопросам.

Обязательства, взятые на себя совершенно добровольно Россией относительно Маньчжурии, имеют основанием правительственное сообщение 19 августа 1900 г., в котором опубликована циркулярная телеграмма управляющего Министерства иностранных дел от 12 августа 1900 г.

В этой телеграмме изложено, что наше правительство приняло за руководство по отношению к китайским [144] событиям в числе прочих следующие основные начала: «Сохранение исконного государственного строя в Китае и устранение всего того, что могло бы повести к разделу Поднебесной империи».

Далее говорится, «что если мы и были вызваны действиями китайцев ко вводу своих войск в Маньчжурию и занятию Ньючуану, то эти временные меры отнюдь не могут свидетельствовать о каких-либо своекорыстных планах, совершенно чуждых политике императорского правительства, и как скоро в Маньчжурии будет восстановлен прочный порядок и будут приняты меры к ограждению рельсового пути, Россия не преминет вывести свои войска из пределов соседней империи, если, однако, этому не послужит препятствием образ действий других держав».

Это правительственное сообщение явилось в то время, когда у нас в Азии стояло свыше 100 000 войск под ружьем.

Нельзя поэтому сомневаться в нашем самом искреннем намерении в то время действительно уйти из Маньчжурии.

В 1901 г. правительственным сообщением 23 марта эти обещания были вновь повторены.

Ни противодействие Китая, ни заключенный в январе 1902 г. и явно направленный против нас англо-японский договор не оказались в то время достаточными причинами, чтобы русское правительство перестало надеяться на возможность выполнения нами добровольно взятых на себя обещаний очистить Маньчжурию.

Но возможность полного выполнения этих обещаний вызвала сомнения уже в 1900 г. Прежде всего нельзя было не прислушиваться к мнению начальствующих лиц на Дальнем Востоке, которые не признавали в русских интересах желательным и возможным увод наших войск из Маньчжурии.

Образ действий в Маньчжурии китайских властей, многочисленные шайки хунхузов, необходимость производить еще в 1901 г. серьезные военные экспедиции — все это поддерживало наших начальников на Дальнем Востоке [145] в мнении, что мы поторопились дать обещание очистить Маньчжурию.

Несмотря на уже существовавшие сомнения в возможности выполнить обещание об очищении Маньчжурии, нами в марте 1902 г. был заключен договор с Китаем. Этот договор явился естественным развитием правительственных сообщений, сделанных в 1900—1901 гг. Предполагалось, что этот договор введет определенность в наше положение на Дальнем Востоке. Но скоро стало очевидным, что надежды эти не оправдались. В особенности огромные расходы, произведенные в 1900—1903 гг. на железную дорогу, войска и флот, вызывали неотступную мысль: будут ли самые существенные интересы России охранены в достаточной степени, если мы, руководствуясь обещаниями, данными в 1900 г., соблюдем точно договор 26 марта?

К нам недоверчиво, почти враждебно относился Китай, явно враждебно — Япония, недоверчиво — все прочие державы. Положение на месте в Маньчжурии тоже являлось неопределенным. Несмотря на успешные железнодорожные работы и усиление охраны, спокойствия на дороге не было; поезда ходили под конвоем, случаи нападения хунхузов были не редки, доверия к туземным властям и населению не явилось. Все это указывало, что если ограничиваться охраной только тонкой линии дороги, то при первом волнении железная дорога может быть разрушена во многих местах. В особенности тревожным представлялось положение России, если бы она, атакованная на Западе, вынуждена была вести одновременно войну и на Востоке. В этом случае не было сомнений, что при очищении Маньчжурии от наших войск легко будет вызвать повторение китайских беспорядков 1900 г., причем мы снова потеряем связь с Приамурским краем и нам вторично придется завоевывать Маньчжурию (с занятием нами Порт-Артура она получила для нас большое военное значение). С каждым месяцем сомнения в возможности выполнить договор 26 марта все увеличивались. Тяжелый период неопределенности, по мере усиления [146] враждебных к нам отношений Японии и Китая, становился все невыносимее. По форме мы продолжали утверждать, что договор 26 марта будет соблюден, мы даже выполнили первую часть его: очистили от наших войск местность Мукденской провинции до реки Ляохе, но, по существу, уже принимали меры, вполне соответствовавшие нашим интересам, вполне необходимые, но идущие вразрез с договором.

Еще до боксерского восстания в 1900 г. военный министр высказывал мнение о совершенно различном для нас значении северной и южной частей Маньчжурии. Такое значение вытекало из следующих данных и соображений.

Прежде всего, нам необходимо было иметь твердую связь России с Приамурским краем. Поэтому местности, по которым проходила магистраль Сибирской железной дороги, должна была войти в сферу самых близких интересов России.

Опыт 1900 г. показал слабость организованной министром финансов охраны линии. Поэтому я ходатайствовал, чтобы на магистраль, именно в Харбине, кроме войск охранной стражи, был оставлен небольшой отряд в 4 батальона, 1 батарею и 1 сотню казаков в виде подвижного резерва. Казарменные помещения для отряда такой силы уже и были закончены постройкой в 1903 г. Но постановка на линии только войск, даже многочисленных, не могла достигнуть цели, если Китай принял бы меры к затруднению нашего положения в Маньчжурии. Враждебно настроенное против нас население портило бы дороги, а виновные не отыскивались бы. Власти кланялись бы нам, но действовали по инструкциям, получаемым из Пекина. Главное, что надлежало ожидать, — это прилив китайского населения в Северную Маньчжурию и густое заселение наших пограничных с Китаем местностей. Полное присоединение даже северной части Маньчжурии к владениям России не представлялось мне желательным и полезным, ибо присоединенное к нам китайское племя, получив права гражданства, быстро переселившись на левый берег Амура, составило бы преобладающее по численности население Амурской [147] и Приамурской областей. Необходимо было непрерывно помнить, что в течение всего XIX столетия мы часть Сибири к востоку от Забайкальской области до моря успели весьма мало заселить русским племенем, значит, и весьма слабо прикрепили эту область к России. В областях Амурской и Приморской с границей в 2400 верст с Китаем (от Забайкалья до Кореи) все население составляло только 400 000 человек.

Северная Маньчжурия пространством до 1 000 000 кв. верст включает в себя всю Хейлуцзянскую и северную часть Гиринской провинций. По собранным приблизительным сведениям, на этой обширной площади проживало до войны всего 1 500 000 жителей, что дает по 1,5 человека на квадратную версту.