Отечественные спецслужбы и Красная армия. 1917-1921

20 февраля приказом по Полевому штабу РВСР за подписями Костяева и Аралова «консультанта Регистрационного управления Генерального штаба Г.И. Теодори числить в командировке в Полевой штаб (в Серпухов. — С.В.) для урегулирования вопросов в выпуске сводок агентурного и разведывательного отделений с исполнением своих прямых обязанностей по заведыванию Курсами разведки и направления работ Регистрационного управления» [362]. 1 марта Теодори и Павулан были командированы в Литву, Латвию, на Северный и другие фронты для выполнения особых заданий РВСР по агентурной разведке [363]. В первых числах марта Теодори и Павулан отправились в командировку в Латвию «для урегулирования агентурной разведки в республиках».

Теодори предчувствовал вторую опалу, но телеграфное поздравление Аралова 12 марта со второй годовщиной выпуска из академии Генштаба развеяло его опасения.

Однако именно в этот день было принято решение об отставке Теодори. Аралов не зря впоследствии стал дипломатом.

22 марта Теодори узнал о решении и о том, что его оговорил начальник Полевого штаба генерал Федор Костяев [364] — личность для однокурсников Теодори роковая: его показания сыграли немалую роль в деле о заговоре в Полевом штабе [365]. Вероятно, генштабисту был особенно неприятен донос Костяева: летом 1918 г. Теодори вступался за арестованного в Петрограде по приказу видного большевика Л.М. Глезарова генерала (благодарность, очевидно, была в меньшей степени свойственна генштабистам дореволюционных выпусков, нежели ускоренному курсу 1917 г.).

22 марта Теодори направил Аралову обвинение в том, что тот не предупредил об опасности: «Почему вы открыто не сказали о ссылке? Ведь я устроил бы все свои дела, взял хотя бы белья с собой и по-человечески уехал бы. Или же Вы сомневались в том, что я уйду?» И вместо того, чтобы постараться сгладить, смягчить ситуацию, ослабить напряженность в отношениях, он вызовом закончил: «Оставляю за собой право просить» Главкома Вацетиса и председателя РВСР Троцкого «о назначении в Латвию ко мне тех из моих сотрудников, которые выразят желание, и тех военспецов, кои являются излишними в других учреждениях» [366]. Сам сунул голову в петлю — в тот же день в Двинске, по зашифрованному телеграфному распоряжению Кедрова, Теодори арестовали [367].

Около 23 марта арестованный Теодори, благодаря своему однокурснику, начальнику штаба Армии Советской Латвии,

Парфению Мургуру получил возможность переговорить по прямому проводу с Араловым:

«— У аппарата т. Аралов? Здравствуйте, Семен Иванович. Прошу ответить на следующие вопросы: За что арестован?

— Теодори? За что арестован — не знаю.

— Тронута ли моя жена, сестра?

— Вчера вернулся из Москвы, жена и сестра Ваши были вполне здоровы и не тронуты.

— С Вашего ведомства произведен арест или нет?

— Я был предупрежден, что возможен Ваш арест.

— Сегодня меня вышлют [в Москву] или нет?

— О пересылке в Москву не знаю, думаю, что это будет сделано в ближайшее время.

— Павулан уехал сегодня утром, он знал, что я болен уже с Вильно, поэтому мы старались закончись] всю работу, чтобы я мог вернуться. Знает ли о моем аресте Троцкий и по выпуску [академии Генштаба 1917 года]?

— Троцкого в Москве нет уже целую неделю, и потому, вероятно, не знал; что же касается выпуска, то сведения получены только сейчас о Вашем аресте.

— Поручились бы Вы за меня или нет?

— Если поднимется вопрос о поручительстве и будет возможен — возьму на поруки.

— Не связана ли была моя поездка и задержка в Двинске с арестом?

— Нет.

— Прошу за прошлую работу оградить жену и сестру, как единственных близких мне лиц, от обысков, арестов и дерганий;

— Хорошо. Не волнуйтесь, думаю, что все обойдется благополучно и больше спокойствия. Возможно, что здесь недоразумение. Аралов.

— Спокойно и хладнокровно ко всему отношу[сь], так как результат моей работы налицо, Вы лично уверены ли в моей работе? Сегодня меня хотят отправить в Москву. Просил бы избавить от этой процедуры здесь, ведь все меня знают и я никуда не уйду. Если же нужен для допроса, то просил бы в Москве держать на Знаменке в Особом отделе на Вашем учете. Не пострадали ли другие невинные лица по выпуску? Я кончил. После меня задает вопросы Майгур.

— В случае отправления Теодори в Москву прошу мне указат[ь], на кого я должен возложить работу, порученную Вами Теодори, — спросил П.М. Майгур.

— Майгур? Сейчас переговорю с Главком и отвечу. Знаете ли Вы, в Венгрии произошла революция, и она объявлена Советской Республикой. Образован Совнарком, назначен Комкомин, назначен Бела Кун и предлагает нам союз обороны и наступления против врагов рабочих и крестьян, — ответил С.И. Аралов.

— Все? Спасибо за известия (вероятно, Теодори была в момент ареста особенно интересна информация о революции в Венгрии. — С.В.). Ждем ответа на наши вопросы. Майгур и Теодори» [368].

Вряд ли известия из Венгрии взволновали Теодори больше известий из Москвы. Формально он был арестован. Но не взят под стражу — явно благодаря покровительству своего сокурсника. Но самое поразительное: судя по вопросу, который Майгур задал Аралову, он продолжал заниматься своей работой — организацией разведки Армии Советской Латвии.

Более того: с присущим ему напором стал настаивать на своей невиновности как на чем-то само собой разумеющемся, кинулся заступаться за свою семью — оградить ее от ареста [369].

Парфений Майгур первым вступился за Теодори, телеграфировав Вацетису: «Как старый Ваш работник я должен… сказать, что за Теодори стоит весь выпуск 1917 года и подобный арест старого члена коллегии» выпуска (таким революционным словом окрестила себя каста выпускников Академии Генштаба 1917 года) нанесет «большой удар работе выпуска с Советской властью» [370].

Теодори отправили в Москву только 24 марта, о чем Майгур с согласия своего военного комиссара уведомил Аралова и Троцкого [371]. Его гостеприимно приняла Бутырка.

С начала апреля до середины декабря его допрашивали шесть раз. Допрашивал в основном сам Кедров, один раз — вместе со заведующим следственным отделением Особого отдела Владимиром Дмитриевичем Фельдманом, который формально вел дело Теодори (в ряде случаев допросы велись в присутствии следователя Фогеля). Только на последнем допросе — вел его опять сам Кедров, примерно 16 июня, — генштабисту-разведчику предъявили обвинение: пособничество шпионажу. Тогда же, видимо, Теодори и услышал от Кедрова: машинистка Троицкая расстреляна как шпионка. Только 11 июня — два с половиной месяца спустя! — Фогель запросил Аралова о совершенно секретном письме Отдела военного контроля (военной контрразведки) от 7 декабря 1918 г. за № 01556 и решению по нему, «а также говорил ли гр. Теодори о том, что гр. Троицкая — шпионка и что необходимо ее уволить» [372]. К сожалению, письмо военных контрразведчиков мне в Российском государственном военном архиве выявить не удалось, но, очевидно, что речь в документе (если он действительно был) шла об обвинении Теодори Троицкой в шпионаже.

Так или иначе, очень похоже, что Теодори в послании Ф.Э. Дзержинскому соврал, что хотел избавиться от Троицкой как от креатуры С.В. Чикколини: Троицкая и Голубович, две шпионки, во время реорганизации Оперода отправились в Полевой штаб (в Серпухов) первым эшелоном. Приказание об отправлении подписал «Начальник Штаба ТЕОДОРИ» [373]. Это так же верно, как и то обстоятельство, что вряд ли Теодори, оставаясь в Москве, отправил в Серпухов женщину, с которой его связывали «особые отношения».