Уроки Великой депрессии (СИ)

Кредиты когда-то надо отдавать, акционерам нужно выплачивать дивиденды. Выстраивая пирамиду, руководители крупного бизнеса надеялись, что в дальнейшем им удастся найти новые рынки или иные возможности преодолеть «временные трудности».

Если в древности все дороги вели в Рим, то в 20-е гг. XX в. все финансовые пути глобальной экономики вели в Нью-Йорк, на Уолл-стрит. Забастовки в Бомбее и Лондоне, финансовые переговоры в Гааге и Берлине, хлебные поставки СССР и Аргентины — все отражалось на котировках Нью-йоркской фондовой биржи. Дело в том, что США были крупнейшим кредитором и крупнейшей промышленной державой того времени.

Промышленное производство США превосходило показатели Великобритании, Франции, Германии, Италии и Японии вместе взятых. В 1921–1928 гг. США инвестировали за границей 8,5 миллиарда долларов, что ставило экономику множества стран в зависимость от состояния дел на Уолл-стрите.

Америка была раем для финансистов. В 1924–1927 гг. здесь существовали самые низкие, самые выгодные для финансовых операций учетные ставки кредита в 3–4% (в Британии, например, 4,5–5%). Это обеспечивало мировой приток капитала и неслыханный размах стихийных финансовых операций. Бум и отсутствие контроля над частным капиталом привели к росту финансовых спекуляций и афер еще до того, как производство стало подходить к пределам роста. Многочисленные фонды и банки были неустойчивы. Время от времени они лопались, оставляя клиентов без средств. Причастные к аферам банковские и государственные служащие иногда кончали жизнь самоубийством. Но эти громкие скандалы не убеждали собственников капитала в том, что опасность, связанная с неустойчивостью «свободного капитализма», серьезна. Казалось, что частные провалы банковских структур не угрожают финансовой системе в целом.

По мере насыщения рынка товарами все больше капиталов уходило в финансовый рынок, где «рост» (уже фиктивный) продолжался. Это оттягивало падение, но делало ситуацию все более катастрофической. При этом либеральная идеология «монетаризма» дезориентировала финансистов, аналитиков и политиков. Ведь денежная инфляция была остановлена, в этом отношении «все было хорошо». Экономические показатели воспринимались как «реальные», в то время как происходил иллюзорный финансовый рост.

В иллюзорном мире финансов нарастали цепочки структур, зарабатывающих на процентах от доходов друг друга. Предприятиями владели компании, которые выпускали в оборот акции. Их скупали другие компании, которые выпускали свои акции и другие ценные бумаги (их часть уже не была обеспечена производством реальных ценностей). Банки и даже государственный Федеральный резерв кредитовали эти операции. Можно было сделать деньги из ничего, просто взяв кредит, купив на него постоянно растущие ценные бумаги и затем продав их. Цена бумаг по закону «пирамиды» должна была постоянно расти — иначе никто не будет вкладывать в них свои деньги, и бумага обесценится. Ведь за ней не было реальной стоимости. 40 % акций покупалось в кредит. Эти кредиты собирались отдавать из будущих прибылей. А если прибылей не будет? Это означало разорение не только самих игроков в акции, но и кредиторов-банкиров. Но беда финансистов была и трагедией страны. Паралич банковской системы в условиях частно-капиталистической экономики означал и паралич производства.

Забавно, как сегодня телевизионные цепные псы капитализма успокаивают российского зрителя: не нужно бояться падения акций фондовой биржи — это просто бумажки, «воздух». Верно, это бумажки, но без них не может работать Система, которую вы защищаете. Пока вы защищаете священное право частной собственности, эти бумажки нужны экономике как воздух. Представьте себе матросов, задыхающихся в отсеке подводной лодки, которых по радио успокаивает замполит: «не волнуйтесь, это всего лишь воздух».

Противоядием против болезней свободного рынка обычно считают государственное регулирование. Это не совсем точно — чиновничья бюрократия не более компетентна, чем бюрократия корпораций и толпы спекулянтов. Важно, что делает государство. Администрация президента Гувера и чиновники Федеральной резервной системы США пытались противостоять надвигающемуся кризису, но делали это в полном соответствии со священными принципами либерализма — вкачивали кредиты в корпорации. В. А. Гидирим, который считает главным объяснением краха 1929 г. «неразумные экономические мероприятия государства» (что, конечно же, преувеличение — причины, как мы видели, лежали глубже), так комментирует государственные меры: «Во-первых, Федеральная резервная система, отвечающая за контроль над ростом денег и кредита, предприняла в 1927 г. меры по увеличению денежной и кредитной эмиссии именно тогда, когда экономические показатели обещали спад. Это была первая попытка противостоять экономическому циклу за все 30 лет существования ФРС. Поначалу казалось, что с помощью кредитной эмиссии (объем кредитования увеличился в несколько раз) удастся избежать спада. И, несмотря на короткое оживление начала 1929 г, основная часть всех кредитов досталась рынку ценных бумаг: ушла на биржевые спекуляции» [10]. В эту же точку были брошены финансовые ресурсы США и России в 2008 г. То есть, вместо того, чтобы лечить болезнь — снижать разрыв между объемами финансовых спекуляций и реальным объемом рынка, государство вкачало средства не в потребителя, а в частный капитал, поощрив усиление спекуляций. В начале 1929 г. пагубность этого подхода стала проясняться, и в феврале ФРС прекратила прямое кредитование финансовых спекуляций. Для спекулянтов это стало сигналом для увода средств из ценных бумаг. Финансовый пузырь достиг максимума.

«У меня нет опасений за будущее нашей страны. Оно светится надеждой» [11], — заявил при вступлении в должность в марте 1929 г. президент Гувер. Но именно в это время цены бумаг Уолл-стрита качнулись вниз. Государственное регулирование Гувера и дальше будет проводиться в рамках либеральных догматов. Конечно, «лечение» этого «доктора» не может быть «главным объяснением» болезни, но оно явно способствовало ее обострению и длительности.

Между тем крупнейшие финансовые олигархи начали чувствовать угрозу, но их социальная роль заставляла действовать в собственных интересах, спасать себя, дестабилизируя рынок. Если верить одному из крупнейших американских финансистов Д. Кеннеди, для него сигналом к уводу средств с рынка стал разговор чистильщиков обуви, обсуждавших, в какие акции вложить деньги. Кеннеди решил, что рынок, «на котором могут играть все и который могут предсказывать чистильщики обуви, для него не является рынком» [12]. Расширение числа вкладчиков создавало опору капиталистическим порядкам, но лишь до тех пор, пока не началась паника.

Количество людей, участвовавших в купле-продаже акций, выросло до 1,5 миллионов. Возникла масса, чрезвычайно подверженная панике. Панику могла вызвать массированная продажа акций. Финансовый капитал способен уйти из неперспективной компании немедленно (что невозможно в реальном производстве, где капитал — это материальные объекты). Когда хозяйство подходит к пределам своего роста, разрастание финансового рынка становится искусственным. Все создают иллюзию, что их-то компания «растет». Никто не хочет первым «ступить на землю Трои», на гибельную почву кризиса. Все продолжают грести, все глубже зарываясь носом корабля в песок. Искусственный пузырь становится все больше. Когда он лопнет, производство будет парализовано, потому что обмен между предприятиями регулируется как раз этим пузырем. За день до катастрофы миллионы работников не знают, что они производят лишнюю продукцию и сами являются лишними.

Резкого падения котировок не ожидалось. «Вползание» в кризис 1920–1921 гг. было постепенным. В 1929 г. психологически никто не был готов к внезапному обвалу. Также, как десятилетие спустя все будут ожидать от Гитлера медленного начала войны, а он будет проводить блицкриг. Психологическая неготовность к началу экономической катастрофы была преддверием неготовности к военной катастрофе. Ни элита, ни массы не были готовы к катастрофическому развитию событий.