Кронштадт-Таллин-Ленинград. Война на Балтике в июле 1941 – августе 1942 гг.

Ответил, что с 23 г., сигнальщик, служу по второму, сам с Ладоги, а сюда попал из-под Риги.

«Тикали?» – спрашивает. «Нет, отвозили раненых в госпиталь».

Он сам уже «рубает» пятый год, служил на эсминце «Ленин», радистом. До 26-го июня держали Либаву, куда ушли с кораблей. «Ленин» был в ремонте, и его сами взорвали.

Пришел посыльный, сказан, что придет сейчас главстаршина и мы пойдем с ним.

– Куда?

– На какой-то ледокол, название какое-то чудное.

– На «Ермак»? – спросил я.

– Нет.

Подошел какой-то краснофлотец, товарищ Кожина, и, узнав, куда нас отправляют, сказал, что там нам будет неплохо. Он сам сигнальщик, но его никуда не отправляют.

Наконец вышел главный старшина, и мы пошли с ним. Вышли на улицу, солнце уже начало припекать. В рюкзаке нож колет спину, и его неудобно нести. Из разговоров с главным старшиной узнал, что идем в порт на ледокол «Суртыл».

Вышли в большой парк. Сплошь клены, вековые липы. Здесь кругом тень. Это Петровский парк.

На пристани сказали, что ледокола в гавани нет, он на Восточном рейде. Сейчас пойдет в Ленинград буксир и может нас захватить по пути. Главный старшина отдал пакет с направлением и документами Кожину, проводил нас на буксир и ушел.

В 9 ч. буксир отошел и с полчаса вертелся в гавани около «Октябрины» (линкор «Октябрьская Революция»). Я «пожирал» глазами гавань. Кругом суда, о которых я лишь читал и видел на снимках. В середине гавани стоит флагман – красавица «О. Р.» («Октябрьская Революция»). Перед самыми воротами на бочках стоит красавец «Марат». На баке черно от флотских брюк и суконок, но на полубаке никого – лишь часовой у гюйса.

Буксир идет вдоль стенки на Ост. Впереди на якоре какой-то порядочный корабль. Корпус и две толстые трубы черные, все надстройки желтые. Вспоминаю, что такая же окраска была у «Ермака», и решаю, что это тоже ледокол. Я не ошибся. Подошли к правому борту. Кожин быстро перелез на палубу, но мне с шинелью и рюкзаком не так-то легко, тем более, что его палуба слишком высока. Наконец влез. Прошли на другой борт – никого нет. Повернули в корму и увидели у спардека краснофлотца и девушку.

Поздоровались, спросили у краснофлотца: где командир.

Ответил, что командир в городе. Просим провести к себе. Прошли по правому борту в нос, спустились по трапу вниз и по коридору снова в корму.

Коридор устлан плитками, которые кое-где звенят.

Зашли в кубрик. Он как раз в центре, по правому борту над котельным отделением, и потому там жарища. Кубрик большой: слева 4 койки и справа 6, из них 2 вдоль борта. Конечно, все двухъярусные. Посередине от борта стол и две банки, покрытые линолеумом. Слева в углу шкаф, под каждой койкой 2 рундука, в борту 3 иллюминатора, на подволоке одна лампочка, палуба цементная.

Вот и все оборудование кубрика. В нем расположились 3 краснофлотца: Кошель, Жентычко и Ломко. Расспросили их. Они на корабле с 30 июня. Пришли из «Т». (Таллина). Как комендантская команда. Комендантом на корабле капитан-лейтенант Линич. Прибыл за день до них. Взяли их в Т. флотском экипаже, привели в порт, дали прямо из ящиков по винтовке, 60 патрон и на корабль. Продуктов – сухим пайком на 3 дня: хлеб, консервы, масло, сахар. Теперь уже почти все поели, а на довольствие с командой все не ставят, и продуктов не получает комендант. Команда же вся эстонская.

Обязанности комендантской команды: у стенки стоять у трапа и никого не впускать и не выпускать, а на рейде нести вахту на мостике и смотреть за «погодой».

В общем, служба еще та.

Часов в 12 поднялись все на мостик, ищем, где стоит крейсер «Максим Горький». Я вижу что-то похожее на его рубку и мачту, но он ли это – не знаю, т.к. никогда не видел его.

Кожин рассказывает о своих похождениях, я же больше слушаю. У ребят мнение таково, будто мы с Кожиным с одной «коробки».

Пошел знакомиться с верхней палубой, влез на спардек. Там 3 шлюпки. 2 больших спасательных белых. Надпись «Сшг Toll», по- русски «Суур Тылл» – «Большой Тылл».

На мачты лазить не решился и снова поднялся на мостик.

Часов в 16 к борту подошел катер, он привез из города капитан- лейтенанта. Мы спустились ему навстречу. Кожин отдал ему пакет. Прочитав его, спросил сколько мне лет. Очевидно, ему не совсем понравилось, что мне 19, но Кожин поддержал меня, сказав, что я «старый сигнальщик». Капитан-лейтенант сказал, что теперь мы будем питаться с командой.

Поужинали в 20 ч. и стали готовиться сниматься с якоря. Капитан-лейтенант и мы, человек трое, поднялись на мостик. Капитан-лейтенант велел мне спросить разрешение у оперативного дежурного получить 50 т угля для следования в Т. Сердце у меня забилось сильнее. Первый раз такое важное поручение. Ведь очень давно не занимался по семафору, а туг надо писать в штаб базы. Однако я не растерялся и даже виду не подал, что забыл или не знаю. Беру в рулевой рубке пару паршивеньких флажков и влезаю на крышу будки левого крыла мостика. Даю вызов на «Марат», т.к. до самого штаба далеко и он меня не увидит. Капитан-лейтенант, видя, что я только махаю флажками, подсказывает, что бы я писал полностью имя «М», но чувствую, что вместо «М» пишу «Л». Мне никакого ответа. Поднялся на мостик капитан ледокола. Капитан- лейтенант, решает, что надо подойти поближе. Выбрали якорь и задним ходом подошли к «М» метров на 700 и застопорили машины. Я снова пишу. Наконец на «М» взвился сигнал: «Ясно вижу».

Я приступаю писать теперь сам, но «ясно вижу» несколько раз опускается до половины – «не понимаю!» Пишу снова и тот же ответ. Тогда я пишу от себя: «У нас нет сигнальщика, постарайтесь понять».

Смотрю, мне пишет один из сигнальщиков ответ: «Что вы пишете? Мы не можем разобрать». Не знаю, как это я сумел прочесть, и снова пишу объяснение на счет сигнальщика. Капитан- лейтенант, спрашивает, что мне ответили, а я ему говорю, что это мы между собой разговариваем!

Не знаю, чем бы все это кончилось, но тут подошел катер со штаба, и нам приказали перейти на Большой рейд и ждать выхода каравана. Мы должны идти непосредственно за БТЩ. Угля взять не разрешили, велели идти с тем запасом, что есть.

Мы развернулись и вышли мимо Кроншлота на Большой рейд и застопорили машины.

Итак, начало у меня неважное. Ну, если решил остаться на корабле, то нужно срочно все вспомнить и обучаться новому, а то спишут куда-нибудь. Капитан-лейтенант остался на мостике поджидать БТЩ, остался и я. Солнце уже зашло, и я пошел спустить флаг. Под спардеком сидели двое пожилых мужчин. Один маленький, худой, другой высокий и полный.

Первый, как оказалось потом, старпом, второй – стармех.

– Тэрэ! – обратился ко мне стармех.

– Что? – спросил я.

– Ну, здравствуйте, по-вашему, – повторил он.

– Здравствуйте!

– Вы что, сигналист?

– Да, сигнальщик.

– Ага, а то у нас не было сигнальщика.

Я пошел дальше, ругая себя, как мог забыть, что значит «тэрэ». Ведь это слово я запомнил первым делом по словарю. Просто растерялся.

Примерно около 22.30 мимо нас прошел на выход БТЩ и поморгал ратьером. Не поняв ничего, я все же сказал, что он передал: «Следовать за мной!» Мы дали ход. Быстро темнеет. Очевидно, сегодня новолуние. На мостике капитан-лейтенант, капитан, старпом, я, Жентычко с винтовкой и рулевой в будке. Меня немного клонит ко сну, но я решил притвориться здорово уставшим.

Впереди левее нас какой-то бурун идет параллельно нам, а по бортам видны силуэты катеров охраны «МО».

– Сигнальщик, что это за бурун? – спрашивает капитан- лейтенант.

– Наверно перископ подводной лодки, – отвечаю.

– Сам ты перископ. Это буй от трала!

Откуда же я мог это знать, если первый раз взял на себя такую большую обязанность, и ни где-нибудь, а на большом корабле, да еще в войну и первый раз выходя в большой поход.

БТЩ что-то часто пишет морзянкой ратьером, и капитан- лейтенант требует моего ответа. Я делаю вид, что читаю, не разбираю, даю в ответ какие-то знаки и наконец соображаю, что мы немного вылезли вправо от кильватерного следа БТЩ.