Повседневная жизнь первых христиан. 95–197

В географическом плане Церковь тогда была средиземноморской, не выходя за пределы Империи. Она пользовалась имевшимися средствами сообщения, сухопутными и морскими, безопасность которых гарантировал «римский мир» (pax romana). Ремесла и торговля процветали, вызывая потребность в поездках с целью обмена. Первыми вестниками Евангелия и были безвестные торговцы из Малой Азии, торговавшие коврами и специями в Марселе и Лионе, Александрии и Карфагене.

Как для Церкви, так и для Империи Средиземное море в равной мере служило важнейшим средством сообщения и обмена — коммерческого, культурного и религиозного. Оно было не столько морем, сколько «чередой водных пространств, сообщавшихся между собой посредством более или менее крупных гаваней»². Распространение евангельского учения подчинялось сезонам навигации и ритмам пребывания судов в гаванях, в которых выгружались привезенные товары и производилась загрузка провианта, после чего суда продолжали свой путь от утеса до утеса, «от отрогов до островов и от островов до отрогов»³.

Христиане жили той же повседневной жизнью, что и прочие люди их времени. Они обитали в тех же городах, прогуливались в тех же садах, посещали те же общественные места (правда, их можно было реже встретить в термах или в театре), передвигались по тем же дорогам, были пассажирами тех же самых судов. Они расширяли свои контакты, проявляя готовность в любой момент оказать услугу и подвергнуть себя риску, занимаясь всеми ремеслами, кроме тех, что были несовместимы с их верой. Они, как и все прочие, вступали в брак, отдавая предпочтение своим единоверцам, дабы иметь возможность блюсти вместе с ними нормы строгой морали и взаимной верности.

Эта повседневная жизнь, как правило, не находит отражения в трудах историков, больше уделяющих внимания великим событиям и незаурядным личностям.

Для адептов Христа не составляло труда сочетать Небо и Землю, ибо даже самый банальный поступок в их глазах был полон значения. Они были связаны со зримым миром, в то же время порывая с ним во имя мира незримого, что обусловливало неловкость их положения: присутствие в этом мире и одновременно уход от него, участие в делах сограждан и вместе с тем одиночество, симпатия и взаимное отторжение.

Мы должны будем постоянно учитывать эту двойственность, равно как и не упускать из виду человеческое и социальное окружение первых христиан, если хотим воссоздать картину их жизни. На сей счет имеются определенные указания и многочисленные намеки, однако они становятся понятны лишь в том случае, если мы обратимся к общим источникам — сочинениям историков, географов и писателей той эпохи, дающим материал для реконструкции социального и политического контекста, в котором рождалась и росла Церковь.

Это сопоставление языческой античности и античности христианской, редко предпринимавшееся с точки зрения повседневной жизни, должно показать христиан среди их современников, на которых они одновременно были похожи и непохожи, вызывая чувство симпатии у одних и подозрение у других, более или менее благополучно пережив период, имевший решающее значение для развития их автономной общины. От этой эпохи до нас дошло достаточно много документальных свидетельств: книги, письма, надписи (в том числе надгробные), рассказы о деяниях святых мучеников; к этому следует добавить свидетельства нехристиан — государственных чиновников, философов и писателей, зачастую настроенных враждебно или скептически по отношению к христианам, однако позволяющих взглянуть на юную Церковь со стороны, понять, с каким предубеждением, обусловленным кастовой или профессиональной принадлежностью, судили о ней, и тем самым воссоздать общую атмосферу, в которой зарождалось христианство.

Что касается источников, то напрашивается один вопрос: можем ли мы использовать сочинения Тертуллиана и Климента Александрийского, по крайней мере, те из них, которые относятся к первым годам их литературного творчества? Эти произведения зачастую отражают более раннюю ситуацию, в которой находились упомянутые авторы в момент их обращения в христианство. Мы намерены использовать эти работы, но лишь в той мере, в какой они подтверждают или уточняют сведения, содержащиеся в трудах их предшественников.

Перечитывая авторов II века, необходимо в равной мере обладать как воображением, так и способностью рассуждать здраво, чтобы восстановить картину исторического прошлого и обнаружить пульсирование жизни, исполненной воодушевления и вместе с тем хрупкой, какой была жизнь христиан того времени: показать ее, но показать лишь то, что было на самом деле.

Мы будем постепенно продвигаться, так сказать, от периферии к центру, переходя от описания общей исторической обстановки к внутренней организации Церкви, попутно набрасывая портреты наиболее характерных членов христианской семьи⁴.

Повседневная жизнь, размеренный ритм которой задавался праздниками и религиозными обрядами, разворачивалась, поспевая за бегом времени. Вывод напрашивается сам собой: вера освещает и преображает повседневное существование, как светильник, о коем говорится в послании апостола Петра, сияющий «в темном месте, доколе не начнет рассветать день и не взойдет утренняя звезда в сердцах ваших» (2 Пет. 1, 19).

ПЕРВАЯ ЧАСТЬ

ОКРУЖАЮЩАЯ ОБСТАНОВКА

Глава первая

Географические рамки

Иерусалим — Рим: таков первый этап распространения христианства¹. Зародившись в священном городе евреев, Церковь еще при жизни Петра и Павла водрузила крест в столице Империи, где сходились все наземные и морские пути. Представьте себе изумление рыбака из Галилеи и Павла из Тарса, когда они, прибыв в Рим, увидели все его храмы, термы и дворцы, руины которых, бросая вызов времени, и сегодня еще приводят наши сердца в волнение.

Хватило одного гениального апостола и жизни одного поколения людей, чтобы пройти — в обратном смысле — путями, открытыми римскими легионами, и проплыть по всему бассейну Средиземного моря, распространяя евангельское учение в Эфесе, Филиппах, Коринфе и Афинах, и дойти, по ту сторону от Рима, до «западных пределов»², под которыми знающий человек мог подразумевать только Испанию.

Новая религия к 64 году укоренилась уже достаточно прочно, чтобы вызвать беспокойство у императора Нерона, впервые начавшего преследование христиан. Это преследование стоило жизни Петру, первому епископу Вечного города и Апостолу народов, обезглавленному в 67 году вне стен города, на дороге Виа Аппиа. Так само существование христианства стало восприниматься как угроза.

Тацит нарисовал в своих «Анналах» волнующую картину города, уничтоженного пожаром. Самые позорные обвинения адресованы при этом императору, страдавшему манией величия. «Дабы прекратить эти толки, Нерон обвинил и подверг наиболее изощренным пыткам людей, вызывавших ненависть и отвращение к себе, коих простонародье называло христианами. Они получили свое название по имени того, кто при императоре Тиберии был отдан на казнь римским прокуратором Понтием Пилатом»³.

Итак, Понтий Пилат и Христос: Империя в лице своего прокуратора выступает в роли судьи над Галилеянином и одновременно свидетеля его проповеднической деятельности. Пройдет еще не так много времени, и пробьет час, когда сама Римская держава признает победу Христа. Тацит отмечал распространение вероучения, которое он назвал «проклятым суеверием», не только на территории Иудеи, где оно и зародилось, но вплоть до Рима. Преследования христиан, своего рода полицейская акция, выявили «значительное множество» тех, кого принесли в жертву, по выражению римского историка — мастера лапидарного стиля, «не всеобщим интересам, а жестокости одного». Сумевшие ускользнуть подготовили смену.

Перечень епископов, наследовавших друг другу в Риме после апостола Петра, может сообщить много важного для понимания жизни конкретной общины, открытой самым разным, порой противоречивым влияниям, служившей горнилом, в котором переплавились национальности и национализмы⁴. Среди четырнадцати преемников Петра, вплоть до конца II века, четверо были римлянами, трое — италийского происхождения, пятеро — греками, один был отшельником, а другой, Гигин, философом; Аникет прибыл из Эмесы (сейчас Хомс в Сирии); Виктор, замыкающий этот список, был выходцем из Африки, он примечателен тем, что первым из епископов Рима стал писать по-латыни.