О начале человеческой истории (Проблемы палеопсихологии)

Все, подлежащее познанию в гигантском комплексе естественнонаучных дисциплин, касающихся становления человека, может быть поделено на три большие группы: а) морфология антропогенеза, б) экология, биоценология и этология антропогенеза, в) физиология высшей нервной деятельности и психология антропогенеза. Собственно говоря, научно разрабатывается только первая группа в целом, но костный материал в руках ученых все же редчайший. Из второй группы исследуется лишь малый сектор: каменные (и из другого материала) изделия, остатки огня и жилищ, при полном игнорировании жизни природной среды, особенно животных. Но с третьей группой дело обстоит совсем плохо: тут перед нами почти нет действительной науки.

Многое придется проходить по целине. В науке нет такого запретного соседнего или дальнего участка, где висела бы надпись: "Посторонним вход запрещен". Ученому все дозволено – все перепроверить, все испробовать, все продумать, не действительны ни барьеры дипломов, ни размежевание дисциплин. Запрещено ему только одно: быть не осведомленным о том, что сделано до него в том или ином вопросе, за который он взялся. Разумеется, никто не может обладать доскональной осведомленностью даже в одной специальности. Но от ученого требуется другое: хорошо знать границы своего знания. Это значит – иметь достаточный минимум информации вне своей узкой специальности, чтобы знать, что вот того-то ты не знаешь. Это называется ориентированностью. Скромность не мешает дерзанию. Раз ты ясно видишь предел своего знания, а ход исследования требует шагнуть на "чужую землю", ты не будешь мнить, что она "ничья", а увеличишь коэффициент своей осведомленности. Тем самым увидишь дальнейшие ее рубежи и очертания того, что лежит за ними.

*   *   *

Если, с одной стороны, эта книга предлагает альтернативу распространенному взгляду на происхождение человека, то, с другой стороны, она служит альтернативой тенденции ликвидировать историзм в науках о человеке. Не мешает ли, в самом деле, наука об историческом становлении, изменении и развитии человека включить его как нечто константное вместе с животными и машинами в закономерности и обобщения более высокого порядка? Эта тенденция означает устремление к статике, максимально возможное элиминирование генезиса и хронологической динамики. В этом смысле можно говорить об ахроническом или агенетическом мышлении.

Идея развития некоторым буржуазным ученым сейчас представляется наследием XIX в., уходящим на протяжении XX в. на склад и упокой из арсенала "большой мысли". В освобождении от категории развития усматривают известный мыслительный выигрыш – в уровне обобщения, ибо эта тенденция научной мысли сокращает прежде всего генезис обобщаемых явлений и тем самым их "субстрат". Иными словами, из поля зрения устраняется изменчивость явлений во имя их формализации и моделирования.

На переднем плане при этом грандиозное расширение поля приложения математики и математической логики, огромнейшие технические результаты. Но на заднем плане происходит пересмотр проблемы человека. Кибернетика гигантски обогатила технику; ее побочный плод, претензии "кибернетизма" в психологии обедняют науки о человеке. Весь этот "великий потоп" можно выразить негативным тезисом: история не существует или, точнее сказать, история не существенна. А поскольку наиболее исторична именно история людей, современная "большая мысль" прилагает чрезвычайные усилия для лишения ее этого неудобного качества – историзма.

Внесено немало предложений, как разрезать человеческую историю на любые структуры, субструктуры, типы, модели, лишь бы они не изображались как необходимо последовательные во времени. Соответственно понятие прогресса в буржуазной литературе изгоняется из теории истории как признак старомодности, чуть ли не дикарства. Поход против идеи прогресса следует представить себе как логически необходимую составную часть наступающего фронта агенетизма. Сохранение же категории прогресса (или, теоретически допустим, регресса) как обязательной преемственности эпох и как общего вектора их смены было бы разъединением этого фронта.

Суть этого направления научного мышления XX в. такова: достигнуто большое продвижение и расширение применения математики и абстрактной логики путем формализации знания, но ценой жертвы двух объектов знания, не поддающихся математике, – времени и человека.

Что касается времени, то сама теоретическая физика тщетно осаждает эту категорию. Время в общем пока остается неизменяющимся и незаполненным, представляется постоянной координатой мира, даже если бы в нем ничего не происходило, и сегодняшняя научная картина мира мстит ему за это – по возможности избавляется от него, добиваясь логического права переставлять явления во времени, как можно переставлять вещи в неподвижном комнатном пространстве.

Агенетизм отвечает не только определенным представлениям о том или ином предмете, но и определенным физическим и философским представлениям о времени. Предметы могут оставаться тождественными себе в любой точке на шкале времени, поскольку время рассматривается как безразличное и внешнее по отношению к ним.

Агенетизму соответствует тенденция отвлечься от субстратов, т.е. считать их взаимозаменимыми, и сравнивать между собой предметы самых различных уровней эволюции по формализованным схемам их функционирования. В самом деле, ведь их субстраты – это материализованное их происхождение, это их принадлежность к специфической эпохе развития материи. Война со временем породила схему "черного ящика": мы знаем и хотим знать только ту "информацию", которая вошла или введена в устройство, не знаем и не хотим знать, что с ней в этом как бы наглухо запечатанном устройстве происходило, ибо это как раз совершенно разнообразно в зависимости от его материальной природы, наконец, знаем и хотим знать, что в результате такой переработки вышло наружу. Нас не интересует ящик, нас интересует лишь то, что творится у его входа и выхода. Поэтому возможно его моделирование: изготовление его из любого другого материала, по другим внутренним схемам или – в абстракции – без всякого субстрата, лишь с сохранением характеристик входа и выхода. Тем самым возможно и его формальное, т.е. чисто математическое моделирование. А затем эти умственные операции проходят проверку практикой – превращаются в новые небывалые технические устройства, сплошь и рядом высокоэффективные.

Вместе с этими утилитарными и теоретическими выигрышами от игнорирования времени (эволюции) затухает в науке значение понятий "низшее" и "высшее", даже в казавшемся нехитрым значении "простое" и "сложное". Главное теперь не ряд от низшего к высшему, от простого к сложному, а то общее, что может обнаружиться на всех его ступенях, – это ряд одного и того же. От понятия "сложность" остается лишь умножение пли возведение в степень: например, "машины, создающие другие машины".

Что касается человека, то как явление, наиболее жестко связанное со временем, т.е. с изменением и развитием во времени, он подвергся наибольшему опустошению. В буржуазной науке возрождаются самые упрощенные мнения. Старый взгляд церкви, что сущность и природа человека не могут измениться со времени его сотворения и грехопадения впредь до страшного суда, некритически бытовавший еще и у прогрессивных историков и философов XVIII в., погиб было, но распространился в новых облачениях, в том числе даже в толковании некоторых генетиков. Нетрудно усмотреть, что оборотной стороной всех концепций о множественности синхронных или не имеющих необходимой последовательности культур, цивилизаций, общественных типов является этот дряхлый религиозный постулат об одинаковости их носителя -человека; ведь снимается вопрос о его изменениях, превращениях.

Это делает логически возможным и переход к представлениям о принципиальной одинаковости человека, с одной стороны, с машинами, с другой – с животными. Правда, на деле нет такого животного и такой машины. Но ведь их можно вообразить! Вообразили же о тех же дельфинах, что во всем существенном, в том числе и в речевой деятельности, они принципиально подобны людям. Тем более возможно вообразить машину, функционирующую во всех отношениях как человек, и эта машина действительно неустранимо живет в воображении современников. К тому две мыслительные предпосылки: во-первых, наш мозг широко уподобляют сложнейшей счетно-логической машине, а электронно-вычислительные устройства – человеческому мозгу. Во-вторых, универсальный характер приобрела идея моделирования: все на свете можно моделировать как абстрактно, так и материально (т.е., создать, будь то из другого, будь то из аналогичного материала, точное функциональное подобие); следовательно, в идеале можно смоделировать и искусственно воспроизвести также человека.