Портрет механика Кулибина

Незаметно щиплю себя за руку. Больно, мне не померещилось. А Фалалей уже проявляет нетерпение:

- Никак не проснешься, неженка? На конюшню захотел? Барин ждать не любит!

На конюшне, по приказу князя, нещадно наказывают плетьми и розгами за малейшую провинность. Нет, я не хочу на конюшню. Я живо вскакиваю на ноги, скатываю тощую войлочную подстилку, поспешно надеваю косоворотку, серые холстинные порты, просторную блузу.

- Э, нет! - останавливает меня Фалалей. - Нынче у нас праздник, князь велит по-другому тебя одеть!

Он достает из-за спины сверток, протягивает мне. Там белоснежная сорочка, алый камзол, зеленый бархатный кафтан, штаны до колен, белые шерстяные чулки, башмаки с пряжками. Не иначе, догадываюсь я, заболел кто-то из гайдуков, составляющих личную охрану князя, и мне придется заменять его. Ну что ж, гайдук так гайдук, только бы скорее сдать экзамен и отправиться на оброк.

- Переоболакивайся! - буркнул Фалалей, и я одеваюсь заново, путаясь в непривычных застежках.

Наряд пришелся мне впору, даже кафтан оказался в плечах не мешковат, недаром колол дрова и таскал воду на монастырском подворье! Осталось только снять остатки сна: плеснуть в лицо водой из глиняного умывальника, растереться матушкиным еще полотенцем, расшитым разноцветными веселыми петухами. Уф, готово!

Фалалей внимательно оглядел меня, одобрительно хмыкнул и кивком головы пригласил следовать за ним.

Мы прошли через людскую и кухню, где уже стучали ножами повара, разделывая мясо и овощи для завтрака, и попали на господскую половину. Раньше мне не доводилось здесь бывать, и я жадно разглядывал вереницу комнат, убранных гобеленами, дорогими картинами в массивных золоченых рамах, французской мебелью и мраморными бюстами, пока мы не оказались у дверей кабинета.

Они были прикрыты неплотно, и до нас доносились громкие голоса. Фалалей поднял было руку, чтобы дернуть за сонетку колокольчика, но на полпути его рука застыла в воздухе.

- Стало быть, рандеву? - со смехом выпытывал князь.

- Свидание, свидание! - радостно подхватил противный писклявый голос цирюльника Ионы Кунина, прозванного Ванькой Каином за некоторое сходство имен со знаменитым разбойником-фискалом, а главное - за то, что добровольно осведомлял Извольского обо всем, что происходило вокруг.

- С кем же, - грозно вопрошал князь, - встречался Степка-шорник? Говори! Да по-французски, а не по-своему!

- Он имел рандеву, - тщательно выговаривал Иона, - с сенный мадмуазель Глафир.

- С Глашкой? - перебил Извольский. - И о чем они говорили?

- Об амур, любовь. Степка обещал просить вашу светлость выдать ее за него.

- Жениться вздумал? - взъярился князь. - Да как он смеет, наглец? У меня на Глашку другие виды! Да и на него тоже! Пусть только посмеет явиться ко мне с этим! Выпорю и в бурлаки сошлю! Разве его дело указывать мне, на ком ему жениться? Совсем распустились, канальи!

- Бьен!* - с угодливым смешком одобрил цирюльник.

- А ты чему рад, куафер?* - осадил его Извольский. - Гляди у меня, не выучишься по-французски, окажешься в путине вместе с теми, на кого фискалишь!

_______________

* Б ь е н (франц.) - хорошо.

* К у а ф е р (франц.) - парикмахер.

- Никто, кроме вашей светлости, - дрожащим от страха голосом стал оправдываться Иона, - не удостаивал меня парле франсе...

- Молчать, скотина! - заорал вдруг князь. Он звонко ударил парикмахера по щеке и самодовольно засмеялся: - Запомни: снисхожу до беседы с тобой, а не удостаиваю! Ты ведь не граф какой, а лакей! Ладно, брей знай!

Вполне удовлетворенный унижением доносчика, Фалалей дернул наконец за сонетку.

- Кого еще черт несет? - крикнул князь.

- Живописца Волгина доставил по приказу вашей светлости.

- Введи!

Фалалей мягким, каким-то кошачьим движением, приобретенным за долгую службу, отворил дверь и подтолкнул меня вперед. Я вошел и остановился у самой двери. Князь сидел к нам спиной в кресле с высокой спинкой перед большим зеркалом в овальной рамке, а сконфуженный парикмахер стоял рядом и взбивал кисточкой густую пену в медном тазике.

- Желаю здравствовать вашей светлости, - поздоровался я, как учили, и поклонился в пояс.

Князь не ответил на приветствие, даже не повернул головы, однако наши глаза встретились в зеркале.

- Подойди ближе!

Я повиновался.

- Догадываешься, зачем звал?

- Судя по наряду, - начал я, - полагаю...

- Не дорос еще, - грубо оборвал Извольский, - чтобы рассуждать! На ярмарку меня сопровождать будешь! Но вначале ответь, почему поклонился мне только в пояс, а не до земли? Мнил, что я спиной сижу и не увижу?

Я молча поклонился еще раз, коснувшись рукой пола.

- То-то! - расправил князь складки над ястребиным носом. - У себя дома я никаких французских вольностей не потерплю, крамолой у меня чтобы и не пахло!

Рука цирюльника дрогнула, и сквозь пену на мясистой щеке Извольского проступила кровь.

- Ах ты бестия! - задохнулся он от ярости, вскочил с кресла и с поднятыми кулаками кинулся на Иону.

Кунин съежился, закрылся ладонями, задрожал всем телом.

- Я не желал, - лепетал он, заикаясь, - рука сама дрогнула.

- Фалалей! - не слушая его, вскричал князь.

Камердинер тут же возник на пороге.

- Всыпать негодяю, - указал на Кунина князь, - двадцать плетей, и - в бурлаки! Будет знать, каково кровь мою проливать!

Иона застонал от ужаса, рухнул на колени, молитвенно простер руки к князю.

- И не проси! - отмахнулся тот. - В дальнем походе нервы укрепишь, по-французски подучишься! - И, обращаясь к Фалалею, добавил уже спокойно: - Митьку пришлешь добрить!

- Слушаюсь! - с видимым удовольствием ответил тот, поднял цирюльника под мышки и, легонько подталкивая в спину, повел к двери, приговаривая:

- Шагай-ка, мусью, веселей!

Князь проводил их взглядом, а затем, придерживая одной рукой салфетку на горле, а вторую - уперши в бок, вплотную придвинулся ко мне.

- Видел? - самодовольно спросил он. - Я люблю, чтобы все у меня по струнке ходили. И куаферы, и живописцы! Ну-ка ответь, что в моем уставе о живописцах сказано?

- Живописцу, сиречь богомазу, - отчеканил я затверженные еще в монастыре строчки, - подобает быть смиренну, кротку, благочестиву, не празднословцу, не смехотворцу, не сварливу, не завистливу, не пьянице, но хранить, паче всего, чистоту телесную и духовную!

- Отменно! - одобрил князь. - Смотри же, не отступай от устава ни на шаг. Помни, как дурно кончил твой отец, когда нарушил его!

Чтобы скрыть ненависть, я отвел глаза в сторону.

Снова зазвонил колокольчик над дверью в комнату. Фалалей привел Митьку, тот отвесил земной поклон, усадил князя в кресло, стер пену со щек, стал прикладывать квасцы к порезу, из которого уже давно перестала сочиться кровь.

Князь щелкнул пальцами, подзывая меня.

- Гайдуком я тебя неспроста нарядил, - прищурился он. - Через пять дней мои именины. Напишешь к сему времени новую икону моего святого, Георгия Победоносца. Но не так, как обычно. Придашь ему сходство со мной. Сыну в гвардию хочу послать, чтобы не забывал об отце. Изобразишь меня на белом коне, с копьем в деснице, убивающим страшного змея. Сможешь?

- Попробую.

- Я не такого ответа жду.

- Исполню, как велите, ваша светлость.

- То-то! Угодишь мне - награжу. Нет - не обессудь, отправлю вслед за цирюльником в бурлаки. Словом, от сего испытания судьба твоя зависит. А чтобы лучше выдержал его, два-три дня, как тень, всюду станешь следовать за мной. Увидишь все мое величие, проникнешься им, сделаешь наброски...

Возможно, сам того не подозревая, князь подвергал меня не испытанию, а настоящей пытке!

- Управляющий с докладом к вашей светлости, - доложил Фалалей, появившись на пороге.

- Зови. А ты, - обернулся он ко мне, - приступай к делу, не мешкая. Возьми только грифель и бумагу и мигом обратно!