Возвращаясь к самому себе

Так что обмануть требования времени какими-то частичными поправками, заменами, подма-левками на театре просто невозможно. Недаром спектакли вечного репертуара - классического - театрами прочитываются как бы заново, новыми глазами в каждую новую эпоху, на каждом новом повороте времени.

Но и не только классического, а и, что называется, актуального звучания или, как у нас говорилось, "датского", то есть спектакля, приуроченного к какой-либо дате. Ведь совсем в недавние времена театры были обязаны "откликаться" соответствующими постановками на годовщины советских праздников, памятных дат, юбилеев. Может, в этом и нет ничего плохого отмечать важные для народа даты спектаклями определенной тематики, может, театры и сами бы, по собственной воле сообразили свой подарок для зрителей, но когда перед тобой "ставят задачу" свыше и ты знаешь, что, если не выполнишь, будет тебе - театру - худо, будут руководителей театра на ворсистых коврах чистить, настроение бывало не из праздничных. Отсюда и актерская ирония по поводу "датских" спектаклей. Но это отступление. А я хочу вспомнить как раз удачу одного такого спектакля. Именно как пример нового возвращения к старому, давнему спектаклю в иных исторических условиях.

Первый раз спектакль по пьесе Корнейчука "Фронт" был поставлен коллективом нашего теа-тра в Омске, где вахтанговцы жили в эвакуации. В самый тяжелый год войны, в 1942-м, родился спектакль Рубена Николаевича Симонова и сразу вошел в сокровищницу советского театрального искусства.

И пьеса Корнейчука, написанная в августе сорок второго года, и спектакль были по существу политическим документом, сделанным по горячим следам событий того трагического времени. Жестокая кровавая наука войны обнаружила несостоятельность старой полководческой советской верхушки, выучки войны гражданской, полупартизанской, когда и вооружение и тактика нашей армии, и вооружение и тактика противника были совсем иными. Многие заслуженные в прошлом военачальники растерялись, почувствовав свою несостоятельность в этих новых условиях совре-менных сражений. Было очевидно, что их время прошло. А пришло оно для новых военачальни-ков, чувствующих ритм современной войны, понимающих стратегию и тактику, чувствующих громаду и протяженность огромного, от моря до моря, фронта до зубов вооруженных армад. Понял это тогда и Сталин. Потому и мог появиться "Фронт" Корнейчука, прямо говоривший об этих проблемах.

Надо думать, Александра Корнейчука вдохновила ответственность и острота проблемы, да и сам почти документальный материал был буквально заряжен драматизмом, ошибками незауряд-ных, сильных полководцев. Его "Фронт" сделан яростно, четко, с высоким профессионализмом. Характеры все - как орешки: крепкие, выпуклые, определенные. Далеко не каждая пьеса Алек-сандра Евдокимовича выдерживает сравнение с "Фронтом". Понятно, что многие театры схвати-лись тогда за это произведение. Но первыми все-таки сделали спектакль вахтанговцы.

В то время в Омске судьба свела многих замечательных художников, артистов редкого дара: Алексей Дикий, Николай Охлопков, Лев Свердлин, Рубен Симонов, Борис Захава, Николай Плот-ников, Иосиф Толчанов, Андрей Абрикосов - потрясающее созвездие!

Горлов, командарм старого поколения, в исполнении Алексея Дикого был явлен мощной, глыбистой личностью. Артист изображал его полководческую отсталость как трагедию, которую он и сам понимает, понимает и то, что должен уйти, оставить свое высокое место другому военачальнику, по пьесе Огневу, которого тогда исполнял Андрей Абрикосов.

И вот этот спектакль, "Фронт", решил восстановить к тридцатилетию Победы Евгений Симо-нов, сын Рубена Николаевича. На дворе был уже 1975 год. Спустя тридцать с лишним лет вернуть-ся к знаменитому в свое время спектаклю было и дерзостью, и риском. Мы уже толковали здесь, как беспощадно время к театру, к попыткам выставить перед лицом нового зрителя картину даже самого прославленного мастера прошлого.

Симонов-сын понимал, что восстановить постановку невозможно, и не только потому, что многие тогдашние исполнители уже ушли из жизни...

Многое в этом мире изменилось, в том числе и отношение к тем или иным явлениям войны. Не к самой войне, а именно к некоторым ее явлениям.

Полководец, названный в пьесе Корнейчука Горловым, как раз из этого ряда. Да и в сорок втором году и в жизни, и в пьесе он был определен как явление отжившее, мешающее движению к победе - но было это показано в театре с величайшей бережностью. Как уже говорилось, Алексей Дикий не давал забыть, что, несмотря на всю свою отсталость и твердолобость, его персонаж все-таки крупная личность, честный солдат, герой гражданской войны. Непозволительно было бы выс-тавлять крупного командира в жалком и смешном виде в то время, когда шла тяжелейшая борьба с фашистскими армиями. Для своего времени это была точная работа и по форме, и по содержанию.

Иное дело год 1975-й. Иное время - иные песни. Мы прожили в условиях мира тридцать лет. Мы пережили время хрущевской оттепели, на многое открывшей нам глаза. Да, оттепель не пере-шла в весну. Ее застудили, простудили, подморозили. Однако ничто не проходит бесследно. Та же пьеса Корнейчука теперь давала возможность показать не просто судьбу и вывих из времени одно-го какого-то генерала, в ней хватало материала, чтобы обнажить явление, характернейшее для всех периодов советской истории: "горловщину". Так я называл это для себя.

Что самое страшное в таких, как Горлов, начальниках - любых: военных или штатских, больших или маленьких? Убеждение в собственной непогрешимости, в своем необсуждаемом праве распоряжаться, не слушая, не вслушиваясь даже в то, что думают другие, тем более если эти другие "нижестоящие". А следовательно, он глух к малейшей критике, он упоен собой, своей властью, своим правом судить и миловать, он влюблен в себя и потому даже собственный каприз уважает и ценит и склонен принимать за мудрость.

К великому моему сожалению, я много их видел, вижу и до сих пор, этих горловых, в самых разных сферах деятельности. И это закономерно и естественно было для той нашей жизни: приро-да верховного непогрешимого вождя всех народов, как солнце в капле воды, отражалась в любой крохотной росинке - в самовосприятии начальника любого масштаба. Известная присказка "Я начальник - ты дурак" с точностью математической формулы отражает это явление - горлов-щину.

И вот когда мы начали репетировать - а мне досталась роль Горлова, - я для себя опреде-лил этот образ как сатирический. Мне было интересно поднять этот характер до символа. Вместе с режиссером Евгением Симоновым мы старались сгустить, сконцентрировать это явление до сати-ры едкой, беспощадной. Это был уже не драматический образ, совсем нет! Через тридцать лет пос-ле войны военная по содержанию пьеса служила злобе текущего дня, его гражданским проблемам.

Горловщина... Горлов... Манера поведения этого человека, его лексика, его походка, его ощу-щение себя в мире - все подавалось в преувеличенном виде, в чем-то было доведено до абсурда. Мой Горлов плохо говорил, потому что никогда не учился хорошей речи, не считал это нужным. Зачем ему - раз он и так большой начальник?! Он и ходил этаким барином, зная, что все перед ним расступятся и отведут ему лучшее место. Он садится не на стул, а на трон. Он безапелляцио-нен до полной дурости.

В спектакле есть сцена, где он танцует "цыганочку" - в постановке сорок второго года ее нет, а в нашей постановке танец Горлова убедительно демонстрирует, что для этого человека все - в прошлом. Горлов танцует лихо, с присядкой, но присядку-то уже не может сделать не опира-ясь на стулья. Силы уже не те, легкость - не та, одолела грузность... Он-то помнит, какой он был звонкий да громкий, и не возьмет в толк, что сегодня-то он, как его присядка, одна показуха. И внутренне он пуст. А он не осознает этого, не понимает, куда его несет. Он одно затвердил: не должно ничего происходить без его ведома, без его участия.

Характер складывался ядреный, злой, беспощадный - очень резко подчеркнутый. И у меня, и у театра была точная позиция по отношению к подобным людям.