Тридцатилетняя война

Раскрытие испанского заговора, имевшего целью свергнуть республиканское правительство Венеции, и восстание протестантов в Вальтеллине создали угрозу развязывания войны в Италии. На севере Европы честолюбивый король Швеции завладел Эстляндией и Ливонией, и наметившийся альянс с голландцами [6], в случае успеха, мог позволить им взять под свой контроль северные водные пути Европы. Протестанты в Праге, восстав, сбросили ненавистное католическое правительство.

Политическая обстановка накалилась до такой степени, что любой из этих инцидентов мог привести к крупному конфликту. Люди знающие и информированные уже почти не сомневались в неизбежности войны, неясны были лишь ее инициаторы и масштабы.

Восстание в Праге произошло 23 мая 1618 года. Традиционно эта дата считается и началом Тридцатилетней войны. Но только через семнадцать месяцев стало понятно, что именно это восстание дало толчок общеевропейскому конфликту. Чешские события подорвали взрывоопасную ситуацию, созревавшую уже давно, как пороховую бочку.

2

На деятельности политиков и дипломатов, безусловно, отражались социально-психологические факторы той эпохи. Не существовало никакого установленного порядка в государственном управлении, проявления честности, ответственности и служебного рвения были большой редкостью, чиновники считали нормой утечку как информации, так и государственных средств.

Дипломатическая почта не отличалась оперативностью: она полностью зависела от неторопливого гужевого транспорта и превратностей погоды. Снегопады, ливневые дожди или штормовые ветры могли помешать своевременному предотвращению международных кризисов. Принятие важных решений задерживалось или откладывалось до получения инструкций от вышестоящих властей.

Общественное мнение практически не оказывало сколько-нибудь значительного влияния на политику и по причине отсутствия информации, и в силу традиции. Крестьянство в большинстве своем ничего не знало о том, что творится вокруг, и переносило жизненные тяготы молча, а восставало только тогда, когда жизнь становилась совершенно невыносимой. У горожан, имевших хоть какой-то доступ к информации, было больше возможностей для того, чтобы выражать свое мнение, но только относительно богатые и образованные люди могли воспользоваться политической осведомленностью. Основная часть населения оставалась невежественной, инертной и безучастной. В результате дипломатические отношения в Европе регулировались декретами, настроениями отдельных государственных деятелей и династическими амбициями.

Войны несли бедствия не сразу, не везде и не всем, они велись в основном профессиональными армиями, и гражданское население — кроме районов, где проходили сражения, — не ощущало на себе их последствия до тех пор, пока на него не обрушивались неимоверные поборы и налоги. Но даже и там, где шли бои, люди страдали от войны меньше, чем в наше хваленое цивилизованное время. Кровопролитие, изнасилования, грабежи, пытки, голод не возмущали человека так, как в наши дни, поскольку они были частью его повседневной жизни. И в мирных условиях он постоянно сталкивался с грабежом и насилием; пытками сопровождались почти все судебные процессы; жуткие и продолжительные казни совершались в присутствии огромных толп зрителей; стали привычными рецидивы массового голода и эпидемий чумы.

Образ жизни человека образованного был также малопривлекательным. Под внешним лоском и напускной учтивостью скрывалась убогость воспитания; грубость и пьянство были присущи всем классам; чаще встречались судьи безжалостные, а не справедливые; авторитет светских властей держался не на популярности, а на жестокости; благотворительность в нашем понимании отсутствовала. Лишения были настолько привычными, что не вызывали ропота. Бытовые условия европейского человека были не приспособлены к зимней стуже и в равной мере к летней жаре: в его доме было сыро и холодно зимой и душно летом. И принц и нищий одинаково притерпелись к отвратительным запахам, исходившим от гниющих нечистот, выброшенных на улицу, отстойников, грязи, накопившейся в канализации, и омерзительному виду хищных птиц, терзающих трупы, разлагавшиеся на виселицах или в колесах. Один путешественник насчитал на дороге от Дрездена до Праги «более ста сорока виселиц, на которых раскачивались разбойники, и недавно повешенные, и полуразложившиеся, а также колес, из которых торчали переломанные конечности убийц» [7].

Для таких людей война должна быть особенно длительной и мучительной, чтобы побудить их к массовому протесту.

Франция, Англия, Испания, Германия… В XVII веке уже существовали нации, хотя и трудно определить, насколько тесно они были связаны с индивидуумами, их населявшими. У всех народов имелись свои пограничные проблемы, меньшинства, расслоения. В некоторых профессиях принадлежность к какой-то нации была настолько расплывчата, что она показалась бы современному человеку несуразной. Но тогда никого не удивляло, если французский генерал командовал армией, сражавшейся против Франции. В ту эпоху верность долгу, религии, даже хозяину ценилась больше, чем преданность стране. Тем не менее осознание национальной принадлежности приобретало политическую окраску и значимость. «Надо, чтобы люди любили свою страну, — писал Бен Джонсон. — Тот, кто считает иначе, может сколько угодно восхищаться своим особым мнением, но сердце его там».

Однако национальные чувства, если они и были, связывались по большей части с сюзереном, и династии, за малыми исключениями, в европейской дипломатии были важнее наций. Династические браки играли первейшую роль во внешней политике, и ее движущей силой была личная воля сюзерена и интересы его семьи. На международной арене выступали не столько Франция и Испания, сколько Бурбоны и Габсбурги.

Трансформация социально-экономической базы создавала новыепроблемы. В большинстве западноевропейских стран правительства были аристократические, сформировавшиеся в условиях, когда власть держалась на землевладении. Эта форма правления сохранилась и после того, как деньги стали могущественнее земли. Политическая власть оставалась в руках тех, кто не обладал достаточным финансовым богатством, и купечество, имевшее средства, но лишенное доступа к власти, зачастую проявляло оппозиционные настроения.

Пришествие класса, не связанного с землей, сопровождалось угасанием крестьянства. В феодальной системе, основанной на взаимных обязательствах сеньора и держателя земли, серв, хотя и занимай подчиненное положение, пользовался определенным авторитетом. Недовольство крестьян зародилось после краха феодализма, то есть с того времени, когда правящий класс землевладельцев начал обменивать их труд на деньги и использовать его для извлечения прибыли.

Феодальная система выстроила мир, в котором все так или иначе были связаны с землей и благосостояние зависело от землевладельца. Когда этот порядок стал рушиться, на государство и церковь легли новые обязанности. Медлительный транспорт, плохие коммуникации и нехватка денег не позволяли правительствам создать эффективный механизм для регулирования новых отношений, поэтому им пришлось перекладывать часть своих полномочий на существующие институты власти: мировых судей в Англии, приходских священников и местных землевладельцев в Швеции, сельских старост и городских бургомистров во Франции, родовую знать в Польше, Дании и Германии. Ни одно правительство не могло функционировать без участия этих незаменимых помощников. В результате польские, германские и датские аристократы и английские джентри возымели над правительствами такую силу, которая не соответствовала их реальному богатству и восстановила баланс влияния землевладельческого и купеческого классов.