Пушка Братство

более отчетливо выступает народная точка зрения на Коммуну, ee руководителей. B книге перед нами предстают реальные исторические деятели Коммуны, такие, как Варлен и Делеклюз, Домбровский и Риго, Луиза Мишель и Елизавета Дмитриева, но прежде всего Флуранс, Fанвье и Валлес,ибо они -делегаты от Бельвиля1.

Читатель словно видит худого, вечно кашляющего Ранвье, члена Комитета общественного спасения, человека с внешностью Дон-Кихота, его мужеством и бесстрашием. Ранвье самоотверженного и неутомимого, картина кипучей деятельности которого разворачивается перед вами в своего рода вставной новелле "День Ранвье". Мы слышим голос Валлеса. Этот "пылкий трибун-журналист похож на свои статьи: широколобый, волосы длинные, расчесанные на прямой пробор, вольно растущая борода, взгляд поначалу взволнованный, a потом мечущий молнии*. Отдавая должное Валлесу -- оратору, публицисту, человеку храброму, отважному,-- Шаброль не склонен идеализировать тех деятелей Коммуны, которые верили в силу слова больше, чем в силу оружия. И не случайно престарелый Флоран Растель называет его "умилительным демагогом*.

Образ Флуранса, вождя критских мятежников, выступавших против турецкого владычества, участника восстания в Бельвиле в феврале 1870 года, который, по словам Женни Маркс, "отдал свое пламенное, впечатлительное сердце делу неимущих, угнетенных, обездоленных", в романе столь же колоритен, как и в жизни. Вот он, в красной форме гарибальдийца, сидит за столом в белышльской харчевне. Положив прямо на камчатную скатерть великолепную турецкую саблю, Флуранс затягивает песню на слова поэта-коммунара Жан-Батиста Клемана.

Люблю я твоfi старый Париж, Франция моя!

Свободой вскормленных сыновей И три твои Революции, _______ Франция мояl

1 "3a исключением немногих -- Варлена, Делеклюза, Флуранса, Гюстава Курбе и, может быть, еще трех-четырех имен,-- большинство людей, возглавивших первое правительство рабочего класса, оставалось неизвестным за пределами своего батальона Нациоиальной гвардии или своего квартала или окруra. Ho это составляло ке слабость Коммувы, a ee силу. To было подлинно народное правительство, подлинно народиая власть" (A. 3. Манфред, Вступительная статья к книге: М о p и с Ш yp и, Коммуна в сердце Парижа, М., "Прогресс", 1970, стр. 17).

1/1

И вот трагический и героический конец Флуранса -- вылазка на Версаль 2 апреля 1871 года.

B музее Карнавале в Париже среди других исторических документов хранится последнее письмо Флуранса -- оно приводится в романе. Пожелтевшая от времени бумага, торопливый почерк. Письмо заканчивается словами: "Нужно во что бы то ни стало собрать достаточно сил и выкурить их из Версаляж Идти на Версаль -- таково было страстное желание парижан, их волю и выражал Флуранс. Он твердо знал: или Коммуна раздавит Версаль, или Версаль раздавит Коммуну.

Как известно, вылазка коммунаров окончилась неудачей. Флуранс был захвачен врасплох, версальский офицер раскроил ему голову саблей. Ho до конца романа проходит тема бельвильских стрелков -- Мстителей Флуранса, самых стойких солдат Революции.

Коммуна показана Шабролем как законная власть народа (в дневнике Флорана Растеля особо подчеркивается, что выборы, проведенные 26 марта, были наиболее представительными). Напомним, что для литераторов-гошистов чествование столетия Коммуны стало всего лишь поводом для анархистских призывов. Коммуна представала в их панегириках буйной вольницей, бесконтрольной стихией спонтанного гнева. B противовес подобного рода сочинениям Шаброль утверждает: Коммуна не анархия, a революционный порядок, революционная законность. B записях Растеля 1914 года отмечается: "Bce дружно признавали: несмотря на отсутствие полиции, в Париже царил идеальный порядок".

B романе справедливо говорится о двух партиях, деливших руководство революцией,-- бланкистско-якобинском "большинстве" и прудонистском "меныiшнстве", о жарких спорax, разгоравшихся между ними. Ho как мы узнаем из позднейших записей Флорана Растеля, рядовые бойцы Коммуны, те, что сидели в укреплениях, защищали форты, дрались на баррикадах, толком и не знали об этих разногласиях. У бельвильцев свои, самые простые и самые верные представления о Коммуне: "Haродоправство! Справедливое распределение продуктовl Haродное ополчение! Наказание предателейl Всеобщее обучение! Орудия труда -- рабочему! Землю -- крестьянину! ...Сорбонна, доступная беднякам! Полиция против богачей! Хозяев -- в лачуги!*

Известно замечание B. И. Ленина из его "Плана чтения о Коммуне": "Революционный инстинкт рабочего класса прорывается вопреки ошибочным теориям"l. И диалектика романа Шаброля заключается, в частности, в том, что народ очень тонко чувствует, когда сила Коммуны переходит в ee слабость, когда формальное соблюдение законности оборачивается то боязныо передать народу деньги, ему принадлежащие, то милосердием по отношению к палачам Коммуны. На собраниях, народнык сходках раздаются самые различные голоса: говорят прудонисты, бланкисты, анархисты, люди в политике искушенные и от нее далекие. Ho в сумятице этой есть внутренняя логика. Простому люду чужд всякий экстремизм, ему не по пути с политическими авантюристами. Бельвильцы не жаждут крови, но они едины в осуждении нерешительных действий Коммуны, они готовы сделать все, чтобы предотвратить падение власти рабочих. B майские дни они xjтоят насмерть.

Версальцы и коммунары. Силы, казалось бы, неравные. С одной сторены-искусство убивать, с другой-- верa. С одной --приказ, с другой -- идеи: "Они -- тяжесть, они давят все вокруг, они, вобравшие в себя вековой груз человечества, две тысячи лет несправедливостей и преступлений*. Это те, кто чинил расправу над камизарами в XVIII веке и будет предавать Францию, преследуя патриотов и сотрудничая с оккупантами, в XX. Ho нельзя убить веру, нельзя убить мысль. B последних числах мая Флоран Растель заносит в дневник: "Может, сейчас это звучит наивно, по в тот час народ казался мненепобедимым*. To, что могло казаться наивным сто лет назад, стало теперь реальностью. И недаром драматический рассказ о последнем, прерванном заседании Коммуны завершается словами, написанными Флораном Растелем уже в 30-е годы: "Октябрь 1917 года".

Книга Шаброля, как и все лучшие французские исторические романы последних лет, обращена в будущее. За плечами ee авторa опыт движения Сопротивления, когда совсем еще молодой Шаброль -- в годы оккупации ему не было и двадцати -- познал этот главный жизненный урок: свободолюбивый народ непобедим. B послед

1 B. И. Ленин, Полн. собр. соч., Изд. 5-е, т. 9, стр. 329.

ние часы обороны Бельвиля Предок говорит про версальцев, которые вот-вот ворвутся в Дозорный тупик: "Они стары! A мы... Мы юность мира!" И слова эти сами собой перекликаются со знаменитой формулой Поля ВайянКутюрье: "Коммунизм -- это молодость мира". Вспомним предсмертное письмо героя движения Сопротивления Габриэля Пери: "Ночью я долго думал о том, как прав был мой дорогой друг Поль Вайян-Кутюрье, говоря, что "коммуtfизм -- это молодость мира" и "коммунизм подготовляет поющее завтра*1. Так устанавливается связь времен, разорвать которую невозможно.

Роман значителен и по мыслям, в нем заложеиным, и по своим художественным доотоинствам. Шаброль не раз говорил, что пишет для народа. A это означает: стараться писать хорошо. По выходе в свет "Пушка "Братство" была тепло встречена и широкой публикой, и профессиональной критикой. B прессе мелькали такие строки: если вы можете прочитать в этом году только одну книгу, возьмите Шаброля. Андре Стиль писал в "Юманите": "Талант Шаброля по-прежнему блистает. Повествование соперничает по величавости с раскатами пушки*2. B чем же секрет успеха писателя?

На рубеже 70-х годов нашего века стали совершенно очевидны не только сильные, но и уязвимые стороны произведений столь популярного документального жанра. С одной стороны, давала себя знать определенная скованность документом; с другой -- что представляет главную опасность -тенденциозный порой отбор документов приводил к искажению исторического процессa. Шаброль счастливо избежал этих опасностей прежде всего потому, что опирается на подлинно народную во всей ee сложности и противоречиях точку зрения. Писатель непосредственно обращается к документу там, где это диктуется самой художественной логикой произведения; обычно документ как бы уходит в подтекст, составляя незримую, но прочную основу книги. Вместе с тем документы, тщательно отобранные, раскрывающие преемственность революционного движения, оттеняют заложенную в pdмане идею непреоборимости исторического развития. "Пушка "Братство" -- характерный пример