Иван Болотников (Часть 1)

- А сам-то чего, хозяин? Постишься аль застольем нашим брезгуешь? все больше хмелея, вопросил Федотка.

- Упаси бог, милок. Гостям завсегда рады. Пожалуй, выпью чарочку... Варька! Принеси.

Федотка проводил девку похотливым взором.

- Лебедушка, ух, лебедушка. Чать, не женка твоя?

- Девка дворовая. Тиун11 наш в помочь прислал. Без бабы тут не управиться. Не мужичье дело ухватом греметь... Давай-ка, милок, по полной.

Евстигней чокнулся с Федоткой, с мужиками, но те после первой чарки не пили, сидели смирно, молчком, будто аршин проглотили. Федотка осушил до дна, полез к Евстигнею лобзаться.

- Люблю справных людей. На них Русь держится... Кому царь-батюшка благоволит? Купцу да помещику. В них сила. Это те не чернь посадская али смерд-мужичонка. Шалишь! Держава нами крепка. Выпьем за царя-батюшку Федора Иоанныча!

При упоминании царя все встали. Расплескивая вино, Федотка кричал:

- Верой и правдой!.. Голову положим. А черни - кнут и железа12. Смутьянов развелось.

- Доподлинно, милок. Сам-то небось из справных?

- Я-то? - Федотка обвел мутными глазами застолицу. Увидев перед собой смиренно-плутоватую рожу Евстигнея, хохотнул, - Уж куды нам, людишкам малым. Кабала пятки давит, ух, давит! - ущипнул проходившую мимо Варьку, вылез из-за стола, лихо топнул ногой.

- Плясать буду!

Сермяга летит в угол. Пошла изба по горнице, сени по полатям!

Озорно, приосанившись, разводя руками и приплясывая, прошелся вокруг Варьки. А та, теребя пышную косу с красными лентами, зарделась, улыбаясь полными вишневыми губами.

Евстигней молча кивнул, и Варька тотчас сорвалась с места; легко, поблескивая влажными глазами, пошла по кругу.

Евстигней, подперев кулаком лысую голову, думал:

"Прокудлив Федотка. Поначалу-то тихоней прикинулся, а тут вон как разошелся. Ох, не прост".

А Федотка, гикнув, пошел уже вприсядку. Однако вскоре выдохся, побагровел; выпрямившись, смахнул пот со лба, часто задышал. Варька же продолжала плясать, глядела на Федотку насмешливо, с вызовом.

- Устарел, милок, - хихикнул Евстигней. - Ступай, Варька, буде.

- Ай, нет, погодь, девка! - взыграла гордыня в Федотке.

Кушак тяжело, с глухим металлическим звоном упал на пол. Заходили половицы под ногами, трепетно задрожали огоньки сальных свечей в медных шандалах13.

Евстигнея осенила смутная догадка:

"Кушак-то едва не с полпуда... Деньгой полнехонек".

Тело покрылось испариной, взмокло, пальцы неудержимо, мелко задрожали. Сунул руки под стол, но мысль все точила - липкая, назойливая:

"Рублев двести, не менее. А то и боле... А ежели и каменья?"

Голова шла кругом. Глянул на мужиков, те сидели хмурые и настороженные, будто веселье Федотки было им не по душе. Унимая дрожь, придвинулся к мужикам, налил в пустые чарки.

- Чего понурые, крещеные? Аль чем обидел вас?

- Всем довольны, хозяин.

- Так пейте.

- Нутро не принимает.

- Нутро?.. Да кто ж это на Руси от винца отказывался? Чудно, право. Да вы не робейте, крещеные, угощаю. Хоть всю яндову. Чать, мы не татары какие... Да я вам икорочки!

Захлопотал, засуетился, но мужики сидели, словно каменные - суровые, неприступные, чарки - в стороны.

- Ну да бог с вами, крещеные. Неволить - грех.

Махнул рукой Варьке. Та кончила плясать, села на лавку. Грудь ее высоко поднималась.

Федотка уморился, но, крутнув черный с проседью ус, глянул на застолицу победно.

- Знай наших!

Опоясал себя кушаком, плюхнулся подле Варьки, сгреб за плечи, поцеловал. Варька выскользнула, с испугом глянула на Евстигнея. Но тот не серчал, смотрел ласково.

- Ниче, Варька, не велик грех. Принеси-ка нам наливочки. Уж больно Федот лихо пляшет.

- Люб ты мне, хозяин.

Облапил Евстигнея, ткнулся бородой в лицо.

- Радение твое не забуду. Мы - народ степенный, за нами не пропадет. Дай-кось я тебя облобызаю.

Евстигней не отстранился, напротив, теснее придвинулся к Федотке, задержал руку на тугом кушаке.

"Нет, не показалось. С деньгой, с большой деньгой".

- А вот и наливочка. Пять годков выдерживал. На рябине. Изволь, милок.

- Изволю, благодетель ты мой. Изволю!

Федотка, покачиваясь, жег глазами Варьку.

- Смачна, лебедушка, у-ух смачна!

- Да бог с ней. Выпьем, милок. И я с тобой на потребу души.

- Любо. Пей до дна, наживай ума!

Опрокинул чарку, обливая вином рубаху, и тут уж вовсе осоловел. Глуповато улыбаясь, отвалился к стене, зевнул.

- А теперь почивать, милок. Уложу тебя в горнице. Там у меня тепло, сказал Евстигней. Но один из мужиков, приземистый и щербатый, замотал головой.

- С нами ляжет. Тут места хватит да и нам повадней.

- Как угодно, крещеные... Варька! Кинь мужикам овчину.

Федотка шумно рыгнул, сонные глаза его при виде Варьки ожили. Поманил рукой.

- Сядь ко мне, лебедушка... Пущай без овчины спят, не велики князья... Куды?

- Придет сейчас, милок, - успокоил Евстигней, вновь подсаживаясь к Федотке. - А может, наверх, в горенку? Варька устелет.

- Варька?.. Айда, хозяин.

Евстигней подхватил Федотку под руку и повел было к лесенке, но перед ним тотчас возник щербатый мужик.

- Тут он ляжет, хозяин.

Ухватил сотоварища за плечо и потянул к лавке. Но Федотка оттолкнул щербатого.

- Уйди, Изоська!

Щербатый не послушал, упрямо тащил Федотку к лавке.

- Нельзя тебе одному, Федот Назарыч. Тут ложись, а наверх не пущу.

- Это ты кому? На кого горло дерешь?! - глаза Федотки полыхнули гневом. - На меня, Федота Сажина?.. Прочь, Изоська!

И щербатый, насупившись, отступил.

В горнице темно, лишь перед киотом мерцает, чадя деревянным маслом, синяя лампада, бросая на лики святых багряные отблески.

- У тебя тут, как в погребе, хозяин... Не вижу, - пробормотал Федотка.

Евстигней нащупал на поставце шандал, запалил свечу от лампадки; повернувшись к Федотке, указал на широкую спальную лавку, крытую бараньей шубой.

- Вот тут и почивай, милок... Сымай кафтан. Давай помогу.

Федотка, икая и позевывая, повел мутными глазами по горнице.

- Где девка?.. Пущай девка придет.

- Пришлю, милок, пришлю... Сымай лапотки...

Федотка сунул кушак под изголовье и тотчас повалился, замычал в полусне:

- Девку, хозяин... Лебедушку.

Евстигней задул свечу и тихо вышел из горницы. Минуту-другую стоял у низкой сводчатой двери. Федотка невнятно бубнил в бороду, а потом утих и густо захрапел. Евстигней перекрестился.

"Все... слава богу. Токмо бы не проснулся... Помоги, господи".

Сняв со стены слюдяной фонарь, спустился в подклет. Мужики, задрав бороды, лежали на лавках.

- Как он там? - спросил Изоська, недружелюбно скользнув по Евстигнею глазами.

- Почивает, милок. После баньки да чарочки сон сладок. Да и вам пора.

Вышел из прируба. На улице черно, ветрено, сыро. Дождь, крупный и холодный, хлестнул по лицу. Евстигней запахнул кафтан и побрел к воротам. Поднял фонарь - караульный пропал.

"Опять дрыхнет, нечестивец. Послал господь дозорного".

- Гаврила!

- Тут я, - послышался голос с повети. - Зябко. Плеснул бы для сугреву.

- Ужо плесну. - Евстигней приблизился к дозорному, покосился на дверь подклета, зашептал. - Ступай к мужикам. Глаз не спущай. Чую, лихие людишки. Особливо тот, с рябой рожей... А Федотку не ищи. У меня в горнице.

- В горнице?.. Так-так, - крякнув, протянул Гаврила.

- Пистоль заряжен?

- Не оплошаю.

- Ну-ну, - мотнул бородой Евстигней и тихо шагнул к подклету.

ГЛАВА 3

ЛАРЕЦ

Ермила зло замахнулся на боярского сына.

- Четвертовать его, атаман. Чалого посек, дружка верного. Я с ним пять налетий по Руси бродяжил.

Выхватил саблю, ощерился.

- Цыц! Сам казнить буду.

Багрей подтолкнул боярского сына к волчьей клети, Голодная стая рвала на куски Прошкино тело.