Вся правда о Русских: два народа

Личное устроение в жизни не могло быть достигнуто накоплением или созданием новых богатств… Но могло быть создано карьерой чиновника и особенно военного.

Это порождало специфический конфликт: мораль звала вперед, на штурм турецких крепостей, на службу матушке-Екатерине и не жалеть живота своего.

А здравый смысл и житейская опытность звали совсем в другом направлении: пристроиться подальше от пуль и поближе к начальству, жить потише и делать карьеру.

Конфликт был совершенно неразрешим без изменений всего строя жизни. Решали его литература и искусство… Так и решали все двести лет императорского периода, а потом и при советской власти.

Вот в пьесе Д. И. Фонвизина положительный герой Стародум узнает, что объявлена война, и обращается к товарищу: «Вот случай нам отличить себя. Пойдем тотчас в армию и сделаемся достойными звания дворянина, которое нам дала порода» [14. С. 27].

Чем отличается этот диалог (1782) от диалога героев романа или телевизионной постановки 1960-х годов? Где положительный герой рвется на периферию, а отрицательный — пристроиться на кафедру в большом городе?

Ю. Герман в своих романах провозглашает чисто интеллигентские ценности, причем очень позднего периода — 1930-1950-х годов. Что называется, «почти наше время». Более того, Ю. Герман человек очень советский, лютый враг всех «посторонних», — то есть любого, кто не захлебывается от восторга перед советской властью.

Но все его герои — жертвенные делатели своего дела, героические служаки, посвящающие всех себя «делу, которому они служат», «.. люди, которые не играли в винт, не устраивали «суаре» и не выколачивали ученые степени ради того, чтобы жирно есть, мягко спать и ходить веселыми ногами в часы величайших народных бедствий…» [39. С. 180].

Положительные герои Ю. Германа сами воинствующе бескорыстны и никому другому не позволят воспользоваться знаниями и талантами для более сытой и приятной жизни. Они крайне агрессивно относятся к любому уклонению от курса «сгорая сам, светить другим».

…И в этом они очень мало отличаются от презираемого и ненавидимого ими дворянства.

Интеллектуалы Европы были своеобразной, но частью бюргерства. Они несли в себе ценности предпринимательства, частной жизни, личной свободы, индивидуализма.

Мещанство в России не включало в себя интеллектуалов, и это оказалось трагичным для самого мещанства. Везде и во всех странах слабые стороны мещанства — дефицит воображения, крылатости мысли, избыточная фиксация на материальной стороне жизни. В России эти черты стали просто гротескными: ведь все умники, люди с подвижной психикой и хорошими мозгами быстро перекочевывали в интеллигенцию.

В среде интеллигентов словом «мещанин» просто ругались.

Интеллигенция родилась как младший, несколько неполноценный братик дворянства, и в ее поведении, психологии легко увидеть те же черты — порой доведенные до абсурда.

Тот же идеал бескорыстия, неумения и нежелания стяжать богатства. Интеллигенция небогата, особенно сельская. Но и в ее истории нередки люди, просто органически не способные не то что разбогатеть — просто позаботиться о самом необходимом. Мама и тетка Михаила Амосова, сельские акушерки, были как раз такими сельскими интеллигентами, и бабка говорила про тетку: «У той хоть две пары штанов, а у твоей матери вечером стираются, ночью сохнут…» [40. С. 5].

Для интеллигентов типично такое же, как у дворян, сочетание высокого уровня культуры и низкого уровня потребления.

То же сочетание некрашеного пола и картин на стенах, простой одежды и прекрасных библиотек.

Порой эта простота доводилась до полного идиотизма. Елизавета Николаевна Водовозова описывает происшествие лично с ней: как-то на вечеринке к ней подошел «некий господин» с вопросом: нет ли у нее кольца в носу? [41. С. 344].

Дело в том, что у девушки в ушах были серьги, и это-то вызвало раздражение «некого господина». Мол, «у нас, у интеллигенции», очень уж украшать себя не принято.

Дворяне осознавали себя европейцами, несущими про свещение… просвещение XVIII века.

Интеллигент нес в себе Просвещение XIX века, невозможное без медицины, техники, паровых машин, стука молотов, прочих не изящных явлений. Дворянин поклонялся изящному Разуму. Интеллигент — прогрессу и науке. В сборнике «Вехи» прекрасно показано, как наука и прогресс превращались в светскую религию, в фетиш интеллигенции. Воистину: «одни интеллектуалы разумом пользуются, другие ему поклоняются» [42. С. 212]

Интеллигенты не то чтобы совсем не пользовались разумом… но все-таки больше поклонялись.

Как и дворяне, интеллигенты хотели служить некой высшей силе, положить на невидимый алтарь свои силы, жизни, и уж по крайней мере — познания.

Дворянство знало такой общий алтарь: Отечество. Для талантливого, увлеченного юноши охотно делали исключение: пусть служит Красоте или Познанию, излечению людей или чему-то другому, более частному. Но как только сгущалась опасность, дворянин готов был бросить эти занятия — до того, как опасность исчезнет.

Граф Алексей Константинович Толстой находился в конфликте со своим обществом. Человек из высшей, придворной знати, лично знакомый с Николаем I и наперсник детских игр будущего Александра II, он не хотел делать никакую вообще карьеру, и меньше всего — придворную. Пусть отстанут от него все эти люди! Он не хочет ни почестей, ни власти; он хочет только, чтобы ему позволили спокойно жить в своем имении и делать, что он хочет: писать стихи и поэмы на исторические темы.

«Что поделать тому, кто желает лишь одного: быть художником?!» — писал он жене. Государю Александру II он писал более определенно: «Служба, какова бы она ни была, глубоко противна моей природе… Я надеялся… победить мою природу художника, но опыт доказал мне, что я боролся с нею напрасно».

Но в годы Крымской войны он сначала формирует партизанский отряд: на случай, если британцы высадят десант на Балтике, под Петербургом. Опасность Петербургу больше не угрожает, и в 1855 г. Толстой (ему — 38 лет) становится майором в стрелковом полку. В Крым Алексей Константинович не попал — заболел тифом во время стоянки под Одессой. Нет худа без добра — страшно представить себе русскую литературу без этого громадного и доброго таланта. Но сам-то Толстой так не думал.

В рядах интеллигенции немало людей с примерно такими же убеждениями, но ведь служить можно не только России, не только Богу. Интеллигенция формировалась на сто лет позже, когда мир уже изменился и стал намного сложнее и многограннее. Служить можно Красоте и Истине… И уже не обязательно отвлекаясь на спасение Отечества, угодившего в опасность. Служить можно самому себе и своей семье, строя «мещанское счастье», как герой Помяловского [44].

Служить можно отвлеченной идее, служить можно и народу…

Дворянство вроде бы тоже служило народу, но как-то всегда так получалось, что под служением народу оказывалось служение государству. А интеллигенция служила народу так, что обычно получалось служение отвлеченной идее.

Вот чему интеллигенция служит с особым упоением — так это отвлеченным идеям. «Отрыв от народа», «болтливость», «пустозвонство», «непонимание реальности» — это обычные слова, легко бросаемые в ее адрес, — и дворянством Российской империи, и правителями Советского Союза. Но разве это свойственно только одной интеллигенции?