Бабье царство: Дворянки и владение имуществом в России (1700—1861)

Хотя мужья продолжали впутывать вопрос о нравственности в имущественные тяжбы, Сенат был все менее склонен принимать такие показания как имеющие какой-либо вес в имущественных исках, особенно если не существовало угрозы благополучию детей. Санкт-Петербургская управа благочиния была первой инстанцией, рассматривавшей иск жены коллежского асессора фон Риттиха, Юлианны Гедовиус. Она подала на своего бывшего мужа в суд, когда он не заплатил ей долг в тысячу рублей, которые обещал вернуть после смерти своего отца. Фон Риттих и Гедовиус развелись в 1823 г. Когда через 20 лет умер отец Риттиха, бывшая супруга не забыла, что муж все еще должен ей эту сумму. Фон Риттих обратился в Сенат, где, во-первых, заявил, что никогда этой суммы у бывшей жены в долг не брал, а долговой документ был составлен для того, чтобы жена унаследовала часть капитала от его отца, если бы сам фон Риттих погиб на военной службе. Во-вторых же, как утверждал Риттих, развод состоялся по причине безнравственного поведения жены, а значит, она этих денег не заслуживает. Четвертый департамент Сената вынес решение в пользу Риттиха на том основании, что Юлианна Гедовиус нарушила святость брака и своим распутством навлекла на мужа бесчестье. Поэтому, заключили они, фон Риттих свободен от всяких обязательств перед бывшей женой. Но Юлианна Гедовиус настаивала на своем, и Общее собрание Сената постановило, что Управа благочиния должна пересмотреть дело, строго придерживаясь законов, касающихся сроков уплаты долгов ^{240}.

В других супружеских конфликтах перед нами предстают мужья, которые, купив имущество на имя жены, требовали по суду отдать эту собственность им. Эти мужчины, как показывает следующее дело, скоро убеждались в том, что закон не позволяет человеку вдруг взять и передумать. В 1809 г. Никита Гаврилов подал в суд на свою жену, заявив, что в 1788 г. купил дом за 12 тыс. рублей на ее имя. Он в то время воевал на флоте, а дом купил, чтобы жена не осталась без гроша в случае его гибели в бою. Тем самым он спас ее от крайней нищеты, так как она пришла к нему в дом без приданого и к тому же имела на руках мать, двух детей от первого брака и свекровь. Когда Гаврилов вернулся со службы, их отношения испортились по вине жены, и она не только отказалась с ним жить, но, по его словам, «домом овладела и меня из оного вытеснила». При этом жена утверждала, будто дом она купила сама на деньги, доставшиеся ей в наследство от первого мужа. Гаврилов объявил, что это ложь, и просил Сенат вернуть дом ему. Но Сенат не проявил сочувствия к печальной участи Гаврилова и постановил, что поскольку купчая была совершена на имя Елены Гавр иловой, то она и есть законная владелица этого дома ^{241}.

Как в XVIII, так и в XIX столетии решения судов были направлены прежде всего к выгоде наследников судящихся супругов. Но все же, когда власти отказывали женщине в праве распоряжаться поместьем, они не отдавали ее деревни мужу. В таких случаях выход заключался в назначении опекунов, которые либо управляли имением сами, либо, по крайней мере, строго требовали отчета, если муж получал какие-то права на имение. Таков был исход дела, начатого Варварой Межаковой против мужа в 1797 г. Перед целой вереницей судов Межакова клялась, что муж бил ее и силой отобрал у нее имение в 700 душ. Александр Межаков отверг обвинения своей жены как заведомую ложь, внушенную ей ее порочной натурой, которую он не сумел исправить за все восемнадцать лет их брака. Наконец Межакова добилась права жить отдельно от мужа, но возобновила тяжбу, когда он положил ей ежегодное содержание всего в 2 тыс. руб. В результате в 1808 г. апелляция Межаковой дошла до Сената. Там во всех подробностях рассказывалось, как муж заставил ее продать имение их малолетним детям. Сенаторы постановили, что Межаковой разрешается получить имение обратно, но что она должна избрать опекуна, дабы тот управлял им вместе с ней, так как детей оставили с отцом. Они также предписали Межаковой отдавать половину дохода с имения и с фабрики мужу на содержание детей ^{242}.

Как ясно показывают эти дела, Сенат упорно защищал имущество дворянок от посягательств их мужей, но при этом судебные власти не решались предоставлять помещицам полный контроль над их имениями, когда под угрозой находилось благополучие детей. Кроме того, большинство супружеских тяжб не доходило до Сената, и материалы о решениях провинциальных судов остаются для нас белым пятном. Историями о женщинах, разоренных расточительными мужьями, полны мемуары и романы XIX в.: на каждую женщину, подавшую на мужа в суд, приходилось гораздо больше таких, которые безропотно возвращались к своим родным или уезжали в глухие деревни, полученные в приданое. Но все же сам факт, что с конца XVIII в. все больше дворянок подавали иски на своих мужей, свидетельствует об их вере в способность властей рассудить дело по закону. Мужчины в России начали нарушать имущественные права своих жен задолго до XIX в. Но в отличие от своих предшественниц, с конца XVIII столетия женщины меньше зависели от родственников-мужчин в деле защиты своих прав и чаще решались выносить свои беды на рассмотрение судов. И самые упорные из них в конце концов добивались справедливости.

С точки зрения законодателей Российской империи, интересы семьи и благополучие детей имели преимущество перед правами индивида, и они толковали закон исходя из этой предпосылки. Хотя правоведы часто с гордостью заявляли, что в русском имущественном праве не проводится различий между мужчинами и женщинами, в XVIII в. к женщинам предъявлялись более высокие требования как к хранительницам наследства детей, а когда возникали сомнения в их добродетели, они лишались, по меньшей мере, части своих прав на состояние. С другой стороны, когда суды основывали свои постановления только на положениях закона, касающихся собственности, женщины вполне могли надеяться на решение в свою пользу. Если православная церковь не желала принимать никаких мер против жестокости мужей, то гражданские суды старались уважать принцип раздельного владения имуществом и не давать мужчинам ничем не сдерживаемой власти над женами.

Разногласия супругов и финансовая самостоятельность женщин

Самостоятельное владение имуществом шло женщинам на пользу и за пределами суда. Святейший синод отказывался давать развод, даже когда оба супруга жаждали положить конец своему союзу [102]. Однако неформальные разводы в XVIII в. распространились почти как эпидемия. Многие современники отмечали склонность знатных супружеских пар жить раздельно, как с санкции церкви, так и без нее. «Самовольные разводы… были весьма обыкновенны», — как писал Андрей Болотов в своих обширных воспоминаниях о жизни провинциального дворянства в конце XVIII в. ^{243} В очерке усадебной жизни начала XIX в. Аркадий Кочубей вспоминал, как обедал в доме соседнего помещика и обнаружил, что все гости на обеде состоят в разводе ^{244}. Князь Щербатов был убежден, что экономическая свобода замужних женщин поощряет их к внебрачным связям ^{245}. Марта Уилмот во время своего длительного пребывания в России тоже намекала на такую возможность, рассказывая о Марии Бахметьевой, которая «оставила мужа (в России состояние жены всегда в ее распоряжении) и вступила в связь с Алексеем Орловым» ^{246}.

Владение женщин имуществом, несомненно, облегчало подобные шаги и давало им больше свободы, чтобы покинуть мужа. В своем наказе Уложенной комиссии 1767 г. депутаты Коломенского уезда отметили, что в дворянстве нередки случаи, когда несчастная жена покидает своего мужа и «живет в своих деревнях или у своих родственников». В самом деле, это было настолько обычно, что дворяне просили законодательно урегулировать решение имущественных вопросов в таких случаях ^{247}. Опечаленные мужья, такие как коллежский асессор Петр Бахтеяров, обращались в Синод с жалобами на то, что жены их покидали и селились в собственных имениях. Бахтеяров в своем прошении заявил, что в 1742 г. жена сбежала от него под предлогом поездки в Москву и вернулась в свою родовую деревню в Ржевском уезде, где и построила дом на деньги, украденные у него. Но Мария Бахтеярова обвинила мужа в прелюбодеянии с крепостной девкой и велела собственным крестьянам убить его, если тот посмеет явиться к ней в деревню ^{248}. [103] Несмотря на упорные апелляции, ни один суд так и не удовлетворил ходатайства Бахтеярова, и дело было закрыто только в 1770 г., когда умерли оба супруга.