Византийское миссионерство: Можно ли сделать из «варвара» христианина?

Глава VI. Новый подъем централизованной миссии (IX в.)

I. Культ апостолов

Судя по некоторым признакам, на рубеже VIII‑IX вв. в Империи наметился подъем миссионерской деятельности. Начнем с мелких признаков этого процесса: хронист Феофан Исповедник, рассказывая о крещении Эфиопии, по своему произволу видоизменил этот широко известный (ср. с. 36) сюжет: вопреки источникам, утверждавшим, что Меропий был просто любопытствующим путешественником, а Фрументий попал к варварам как пленник, Феофан превратил его в сознательного миссионера [420]. В такой подмене можно усмотреть настроение эпохи.

В это же время начинает расти культ апостолов. Изначально, как мы отмечали выше (см. с. 29), их миссионерство воспринималось в христианской культуре как нечто символическое. Если, к примеру, среди народов, обращенных апостолом Андреем, и появлялись конкретные варварские этнонимы» вроде «скифов, саков и согдийцев», это никак не увязывалось ни с каким конкретным маршрутом его «хождений» [421]. Кстати» до IX в· в Византии вообще не было ни особенного почитания апостола Андрея, ни идеи о нем как об успешном миссионере [422]. Его житие, созданное в нач. IX в. монахом Епифанием, интересно тем, что автор предпринял самостоятельное путешествие по следам апостола, а в своем рассказе смешивает агиографические сведения с реальными наблюдениями. «Спустились в Ивирию и к Фасису, а через несколько дней — в Суанию. Мужчины у этого народа управлялись тогда женщинами, а поскольку женская природа легко убеждаема, они быстро послушались…. Симон и Андрей направились в Аланию и в город фусту. И множество чудес сотворив и многих наставив, отправились в Аланию [423]. Придя в Севастополь Великий, они учили слову Божьему, и многие приняли его. А Андрей… сам поднялся в Зихию. Жестоки эти люди, будучи варварами и поныне наполовину неверующими (εως του νυν άπιστοι οί ήμισυ): они даже хотели убить Андрея [и убили бы], если бы не увидели его несгяжание, кротость и подвижничество. И наконец, оставив их, он пошел к верхним сугдаям. Эти люди, послушные и кроткие, с радостью приняли их. И оттуда он пришел в Воспор… где и мы застали епископа Колимвадия, который знал десять языков… (δστις ηδει δέκα γλώσσας). А из Воспора Андрей спустился в Феодосию, город многолюдный и любомудрый… немногие же из них уверовали» [424]. В этом отрывке просматривается перекличка двух миссий — древней и современной автору: Епифаний, во–первых, отмечает конечную неудачу миссии в Зихии, а во–вторых, намекает на продолжение апостольской традиции в лице епископа Колимвадия: ведь языки тому нужны явно для проповеди варварам! Полиглотсгво иерарха наверняка было упомянуто последним в ответ на специальный интерес, проявленный Епифанием к «апостольскому наследию» Андрея. Тем самым первозванный апостол тоже мыслился теперь не столько как чудотворец, сколько как практикующий миссионер.

Текст Епифания важен нам еще и тем, что в нем сделана первая, пока еще робкая попытка описать «миссионера в жизни»: «Люди, видя, что апостолы непритязательны, изнурены, бледны, не обуты даже в сандалии и одеты всего в один хитон, но при этом источают боговдохновенное слово, —…не желали расставаться с ними» [425].

Как Епифаний выбирал маршрут своему герою? Можно предположить, что легенды об апостольских посещениях умножались там, где усиливалась христианизация. Нам неизвестно, что в этом смысле происходило на рубеже VIII‑IX вв. на Северном Кавказе, но «появление» Андрея в Боспоре, Феодосии и Херсоне вряд ли случайно: в IX в., судя по археологическим данным, начинается массовая христианизация варварского Крыма. На северном крае второй гряды Крымских гор, в Тепе–Кермене, был основан монастырь, в церкви которого хорошо сохранился крупный баптистерий, явно предназначавшийся для крещения взрослых. Правда, в датировке этого памятника между археологами нет единства: если А. Якобсон относит его к VIII‑IX вв. [426], то Ю. Могаричев — к XI‑XII вв. [427] О том, что местное варварское население вместе с христианством усваивало и греческий язык, свидетельствует погребальная надпись, выполненная мастером с явно местным именем Τζάλ. Она была обнаружена в могильнике Бакла (вторая гряда Крымских гор), датируемом IX — нач. X в. [428]. Кроме того, не позднее IX в. варварами были возведены в Таврике пять примитивных церквей (четыре из них построены на руинах более ранних византийских) [429]. Наконец, в Феодоспи была найдена греческая надгробная надпись некоего явно местного человека по имени Ταμγαν, умершего в 819 г. [430] Основание Константинополем Фулльской епархии, случившееся, видимо, в конце VIII — нач. IX в. [431], также может рассматриваться как признак миссионерского наступления Византии, поскольку епископия эта возникла вне пределов имперской юрисдикции. А Сугдея благодаря своим хрисгианизаторским успехам была повышена до ранга архиепископии: недавно была найдена печать Петра, «архиепископа Сугдеи» [432]. В Партенитах, на южном берегу Крыма, найдена греческая эпитафия умершего в 906 г. Никиты, игумена монастыря св. Апостолов; в ней говорится, что покойный «учил (μαθητεύσας)… и был всем известным гостеприимцем и нищелюбцем» [433]. Быть может, принимая во внимание «апостольский» характер монастыря, расположенного на варварской территории, следует понять «учение» как намек на евангельский завет «учить все народы» и приписать Никите миссионерскую деятельность?

Итак, Епифаний следовал за развивавшейся легендой об апостоле Андрее, а она, в свою очередь, распространялась в соответствии с географией христианизации. Культ апостолов рос в течение всего IX в., о чем еще будет сказано ниже.

II. Фотий

Рубежной фигурой византийского миссионерства неизменно признается патриарх Фотий (годы патриаршества с 858 по 867 и с 877 по 886). Его именем освящены кампании по христианизации Болгарии и Руси. Фотий впервые со времен поздней античности задумался над теоретическими основами обращения язычников, и хотя в целом его мысли на этот счет [434] продолжают, несколькими столетиями позже, рассуждения Златоуста и Феодорита, весьма знаменательно, что в предшествующие века никому не приходило в голову писать на подобные сюжеты.

Ко времени Фотия в среде византийских богословов суще, сгвовало мнение, что миссия к варварам вообще не нужна. Проповедь перед ними приравнивали к евангельскому «метанию бисера перед свиньями». Ярче всего это чувство выразил Продолжатель Феофана: рассказывая о том, как ненавистный ему император Лев V заключал мир с болгарами, историк пишет: «И доверил он им христианскую веру (sic!), в которую предстояло им, как и положено, перейти когда‑то с нашей помощью (την των Χριστιανών δε πίστιν έκείνοις μέλλουσί ποτε ύφ’ ήμών διαβιβάζεσθαι πρός εκείνην, ως εοικε, κατεπίστευσεν)» [435]. В византийской литературе известны случаи, когда люди, не имевшие отношения к христианским таинствам, прикасались к ним — и свершалось чудо [436]. Теоретически, целование язычниками–болгарами креста могло привести их, помимо воли, к чудесному обращению, как это случалось с агиогафическим Вавилой (. BHG, 2053) или детьми, понарошку игравшими в литургию (BHG, 1318х). Но все эти аналогии не работают для Продолжателя Феофана, потому что болгары — варвары. Продолжим прерванную цитату: «Очевидным образом, этот человек не устыдился своего нечестия! И за то, что он бисер веры метал, по словам Господа, перед свиньями [ср. Матф. 7, б], и вынужден был влагать его им в уста, заслуживает отвращения сей нечестивец! (και σαφώς ούτωσί ούκ ήσχύνετο άσεβών. οις τε γάρ τούς της πίστεως μαργαρίτας κατ& την του κυρίου φωνήν ’έμπροσθεν ήφιει τών χοίρων και χρήσθαι τούτοις επί στόματος έξεβιάζετο, άξιος βδελυρίας δ άνήρ άσεβών)» [437]. Из этого путаного текста можно заключить, что, с одной стороны, крещение варваров — процесс неизбежный и необходимый, но с другой, он должен свершаться не на стогнах. Болгарам, конечно, предначертано принять веру от византийцев, но не любой ценой. Попытка человече–ским произволением ознакомить их с православием нечестива, а кроме того, профанирует «нашу» религию. Намек на Нагорную проповедь («Не давайте святыни псам и не мечите бисера вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас») в данном случае переосмыслен в политических понятиях: варвары — #го свиньи, а византийское христианство — святыня и жемчуг. Варвары могут лишь осквернить все это, да вдобавок и нанести Империи ущерб.