Жаворонок над полем

- Конечно, возьми. Я помню Агафью. Мы обращались к ней прошлой осенью. Снеси ей еще рафинаду. И спроси, что требуется из вещей, одежды...

- Дай, я тебя расцелую... - воскликнула Поля.

- Это наш долг, - сказала Марья Дмитриевна. - А сейчас все идите спать.

- Да, пора бай-бай, - подхватил Митя.

Затем он посоветовал матери: пусть завтра сухари и прочее отнесет больной прачке Лиза. А Поле лучше побыть дома. У нее явное недомогание, надо пригласить врача.

- Вот я тебя и попрошу сходить за ним, - продолжила разговор мать. - К Дьякову, пожалуй, на этот раз не обращайся. Он заглянул к нам на прошлой неделе, прописал Поле росный ладан, а это лекарство что-то не помогает, разве что нервы успокаивает. Дойди до доктора Вольфа. Фердинанд Богданович у Муравьевых живет. Ты знаешь их дом... А не застанешь его, иди к Свистунову. Я не посылаю тебя к нему сразу, потому что мы Петра Николаевича и так часто беспокоим, а он по доброте душевной не отказывает...

Митя тоже был высокого мнения о Свистунове. Он знал: тот бесплатно лечит бедняков. Доктор всегда приветлив и внимателен. С трудом верилось, что Петр Николаевич был членом тайного общества и что его сослали на каторгу как государственного преступника. Митя, наверное, сильно удивился, если бы узнал, что ссыльные и в Тобольске находятся под надзором властей...

23. У майора Петровского

Следили жандармы и за Свистуновым. Разумеется, за ним не ходили по пятам. Просто засылали в окружение доктора своих людей. Поручения майора Петровского и его помощников мог выполнить хозяин дома, в котором снимал комнату государственный преступник. За ссыльным присматривал мальчик из ближайшей мелочной лавки или соседская горничная, квартальный полицейский и дворник... Да мало ли кто оказывал платные и бесплатный услуги голубым мундирам?

В жандармском управлении знали, куда ездили вчера Фонвизины и кто навещал Муравьевых, когда получили посылку из Москвы Анненковы и кого лечил доктор Вольф... Все сведения обычно поступали к капитану Шадзевичу, а он их обобщал, делал выводы. Капитан излагал их во время очередного доклада Петровскому.

Майор слушал, задавал вопросы:

- Вы не упомянули о Свистунове. Как он там? Все знахарствует?

- Да, продолжает, не имея диплома. Может быть, запретим?

- Я бы не торопился, - ответил Петровский. - Жалоб на него не поступало. Практика у Свистунова обширная. Лишив его возможности лечить горожан, мы вызовем недовольство в местном обществе. Обострятся наши отношения с прочими поселенцами. А у некоторых из них - влиятельные связи в столицах... Нет ничего вечного: сегодня он - преступник, а завтра - гуляет на свободе, занимает важную должность в департаменте...

- Лучше на поднадзорных не давить?

- Разумнее завоевывать их расположение, даже доверие. Тогда мы будем больше о них знать и сможем принимать более правильные решения. Например, я не препятствовал переводу в Тобольск господина Кюхельбекера. За него ходатайствовали Фонвизин и Пущин, мотивируя необходимостью лечить здесь больного поэта. Кюхельбекер уже не жилец на этом свете. Не все ли равно, где он умрет? А Фонвизин благодарил меня за содействие. Я намекнул ему, что не буду возражать, если к нам пожелает перебраться и сам Пущин... Пусть мнение ссыльных о нас хоть чуточку улучшится.

- Но вы знаете, Василий Петрович, они - народец опасный. Мне лично не нравятся их сборища, в частности, у Менделеевы. Приходят учителя гимназии, чиновники городского управления. Из Омска наезжает государственный преступник Басаргин. Фонвизин сочиняет какой-то труд по крестьянскому вопросу. Как бы у нас под носом не возникло антиправительственное общество...

Капитан замолк, вопросительно глядя на Петровского. Выражение его лица как бы говорило: не слишком ли ты благодушен, майор? Поменьше бы играл в карты, а усерднее занимался службой. Василий Петрович поправил перстень на указательном пальце левой руки, неторопливо ответил:

- Для меня не секрет, что у них сложился здесь круг единомышленников. При желании можно назвать это обществом. Но не направленным против правительства. Чего нет, того нет! Поймите, жизнь основательно поломала наших либералов и ушла вперед. Тобольские поселенцы уже не бунтовщики и не будут ими, хотя и либералы. Да и Менделеевы не склонны к крайностям. Уважаемые в городе люди, религиозны. Иван Павлович болен... До революции ли ему? Конечно, мы не спустим глаз с этой компании. Разумеется, если узнаете что-либо серьезное: сообщите мне.

Люди Шадзевича постоянно наблюдали за поселенцами. А те жили своей жизнью, своими заботами. Что касается Свистунова, то все свободное время он посвящал медицине. Иногда, вернувшись из губернского управления, играл на виолончели. Ее звуки настраивали Петра Николаевича на лирический лад. И вспоминались далекие годы учебы в пансионе Шато, пажеском корпусе, служба в кавалергардском полку...

- Зашел бы завтра к Менделеевым, - сказала жена. - Я на базаре их Лизу встретила. Говорит, что Поля опять приболела...

- Непременно зайду, Танюша, -пообещал Свистунов.

Свое слово он сдержал. На следующий день, вернувшись из гимназии, Митя совсем было собрался идти за доктором, как вдруг в передней раздался звонок, а затем оттуда донесся голос Свистунова. Расправляя бакенбарды, он вслед за Марьей Дмитриевной прошел наверх в мезонин, в комнату Поли...Теперь Митя был свободен и решил после обеда навестить старика Вакарина.

Дед любил детей, которые тоже тянулись к нему. У Якова Васильевича и сегодня вполне можно было встретить кого-нибудь из знакомых мальчишек.

Накануне выпал сильный снег, однако тротуары уже успели очистить. Было солнечно, и по улицам прогуливались горожане. Один щеголял в модной бекеше, другой в новой шубе. А иной, в заношенном армяке, спешил поглощенный заботами. Крестьянская лошадка тащила вдоль Большой Пятницкой розвальни, груженные мешками с зерном.

Промчались расписные сани, в которых сидела полковница Маковкина дама, знаменитая тем, что узнала раньше других все городские новости. Судя по выезду, батальонная командирша отправилась делать визиты. Рысаки, запряженные в сани, гнули крутые шеи...

Два казака проехали по направлению к базару. Малорослые гривастые кони пританцовывали, покачивая лоснящимися крупами. Закутанные в бурки всадники посматривали на прохожих из-под мохнатых шапок. Распахивались двери лавок и трактиров, исторгая клубы пара, быстро таявшего на сильном морозе. В окне одной из чайных Митя приметил знакомое лицо: доктор Вольф сидел за столиком. Что-то говоря подошедшему половому, и тот угодливо кивал. Рядом с Фердинандом Богдановичем сидел еще один человек, в котором мальчик узнал ссыльного по фамилии Семенов. Он тоже раз или два был в доме Менделеевых...

Митя отошел от окна чайной. По тротуару приближался жандармский офицер. Он был в фуражке, бобровый воротник шинели поднят. Поблескивала медная рукоять сабли. В такт шагов покачивались кожаные кисти, украшавшие черные, с серебряной отделкой ножны.

- Это поручик Амвросин, отец Захарки! - вспомнил Митя. Жандарм шел, развернув грудь. Он чем-то напоминал аремзянского петуха Оську...

24. Вакарин

Старик Вакарин снимал комнату на Большой Болотной во флигеле дома Мелковых. Сын его служил у Менделеевых городским приказчиком, сбывая купцам и обывателям изделия аремзянской фабрики. Молодой Вакарин получал приличное жалование и мог бы содержать отца. Однако Яков Васильевич предпочел не обременять семейного сына и жил отдельно от него. А кормился дед портняжеством, которому научился еще в солдатскую пору. Умел Вакарин-старший и сапожничать, и печи класть, но печное ремесло оставил по причине возраста.

Якову Васильевичу шел девятый десяток. Годы ссутулили некогда статного молодца, и все же Вакарин был подвижен, голос его звучал зычно. И нитку в игольное ушко старик вдевал легко, хотя и пользовался иголками покрупнее.

Когда Митя переступил порог вакаринского гнезда, хозяин сидел на лавке и шил. Словно ожидая приход гостя, он выставил на стол плошку с медом.