Тайны, догадки, прозрения<br />(Из истории физиологии)

Но ведь электроды как раз лечили!..

Наталья Петровна Бехтерева — она первая в нашей стране нарушила запрет — объяснила мне, что предубеждение наших медиков против нового метода было небезосновательным: за рубежом вживленными электродами действительно пользовались не только для диагностики и лечения, но и для экспериментов, которые нелегко оправдать. Но, к сожалению, это же предубеждение позволило по существу весьма негуманно распорядиться судьбой многих тяжелых больных, закрыв перед ними возможность помощи.

Да, верно, любое хирургическое вмешательство должно использоваться исключительно в интересах больного, когда никакое другое лечение не дает эффекта, и использоваться с учетом всех возможных противопоказаний. Да, в интересах науки, но не в интересах данного больного ни один метод не может быть использован. «Какое бы ни было „экспериментирование“ на человеке абсолютно недопустимо. Обязательный и иногда ведущий участник использования указанных методов (вживленных электродов. — М. Я.) у больного — физиолог, осуществляющий и направляющий сложный комплекс фармакологических или электрических диагностических и лечебных воздействий, всегда должен мысленно представить себя (или очень близкого человека!) на месте больного, доверившего ему свое здоровье и свою жизнь».

«Мысленно представить себя на месте больного». Потому-то Бехтерева и решилась и считала себя вправе решиться!

И еще потому, что «…в то же самое время организация исследований именно у больного человека должна быть такой, чтобы ничто, имеющее значение для данного больного, для других, в том числе и подобных больных, и интересов науки в целом, не было упущено… Исследование каждого такого больного при правильной организации наблюдения может дать исключительно много для понимания сущности болезненного процесса, а также механизмов функционирования мозга человека».

…Если бы можно было определить одним словом характер и сущность человека, то применительно к Бехтеревой я бы назвала слово: «гуманность». Красивая и молодая женщина (если учесть, сколько она успела сделать для науки, следовало бы сказать: очень молодая), теперь уже академик, но всегда прежде всего врач, она не просто любит людей, — она существует для них. Это не громкие слова — мне не найти более скромных, когда я говорю о Бехтеревой. Нет для нее жизни без науки; и нет для нее науки без человека.

Возможно, сейчас уместно бы вспомнить ее знаменитого деда — Владимира Михайловича Бехтерева, выдающегося русского ученого и гуманиста. Но о нем нельзя сказать всего несколько строк — о нем следует писать отдельную книгу. Я же упоминаю его имя только в том смысле, а не передался ли его гуманизм по наследству Наталье Петровне? Разумеется, это не всерьез, всерьез можно было бы говорить о воспитании — но Наталье Петровне и трех лет от роду не было, когда умер Владимир Михайлович. Что касается ее сознательной жизни, то как раз много далеко не гуманного пришлось ей пережить. Впрочем, нет нужды вдаваться в исследования — бывает ли подобная черта характера врожденной или она формируется средой, быть может, как раз в противовес пережитому… Н. П. Бехтерева такова, как она есть, потому что она прежде всего человек.

…Первая в Советском Союзе операция введения в мозг человека, больного тяжелым гиперкинезом, долгосрочных золотых электродов, состоялась в 1962 году, в Ленинградском нейрохирургическом институте им. А. Л. Поленова, где работала тогда Бехтерева.

Старая как мир истина: кто дерзает, тот и достигает — получила свое подтверждение.

У изголовья операционного стола, уже в маске и резиновых перчатках, стоит нейрохирург Антонина Николаевна Орлова-Бондарчук. У окна Н. П. Бехтерева о чем-то тихо разговаривает с физиком К. В. Грачевым. Тут же в комнате нейропсихолог В. М. Смирнов, хирург С. Л. Яцук — он будет ассистировать. Последние приготовления закончены, разговоры тоже; на голове у лежащей на столе больной закреплен стереотаксический аппарат — дыра в черепе просверлена. Сейчас начнется собственно операция.

Волнуются ли они, все те, кто находится в операционной? Большие яркие глаза Орловой напряженно смотрят на шкалу аппарата. У Бехтеревой лицо, как маска, ничто не дрогнет на нем. Впрочем, никчемный вопрос, конечно, волнуются: ведь первая, и для них самих, и в их институте, и во всей нашей стране.

Не волнуется, кажется, только сама больная. Ей, прошедшей через многие круги ада, согласной на все, только бы не быть таким безнадежным инвалидом, только бы «отковаться» от постели, к которой она была прикована долгие годы, ей только важно, чтобы все скорее началось и — кончилось. Надеялась ли она? Может, да, а может, нет; чего только не испробовала эта тридцатилетняя женщина (с виду похожая на глубокую старуху), чем только не лечилась…

У Орловой в руках первый пучок золотых электродов, каждый толщиной в одну десятую миллиметра. Осторожно, не дыша, вводит она пучок проволочек в мозг больной. Больная ничего не ощущает, хотя и находится в полном сознании. Теперь надо сделать рентгеновский снимок, потом — вычисления, потому что никакая предварительная даже самая идеальная подготовка, в точности указывающая, как попасть в намеченную точку, не может определить, в этой ли именно точке «гнездится» болезнь.

Электродных пучков несколько, в каждом из них по шесть проволочек. Потому и рентгеновские снимки и математические расчеты производятся многократно, чтобы направление было правильным. На это требуется время — много, очень много времени… Но зато, хоть один из электродов обязательно попадет в искомые клетки, деятельность которых каким-то образом была нарушена и вызвала заболевание. В данном случае цель — клетки венро-латериального ядра таламуса, которое всего-то имеет 8 миллиметров в диаметре и лежит на глубине 65 миллиметров от поверхности мозга.

Пучки электродов неровные — одни проволочки короче, другие длиннее; вводят их на разные глубины, где они потом разойдутся веером. Это как бы глубокая разведка перед предстоящим боем, первый, быть может, самый ответственный этап. А самый бой — собственно «лечение» — впереди. При обычных операциях хирург либо излечивает, либо, при неудаче — не излечивает. Потом уже важно выходить больного в послеоперационный период, но самый процесс борьбы с недугом совершается хирургом в операционной. При методе вживленных электродов операция — только начало долгой и кропотливой борьбы.

Длилась эта первая операция… шестнадцать часов. Лежавшую на столе женщину с введенными в мозг электродами дважды кормили жидкой пищей, и она спокойно ела, как если бы лежала в палате, на койке. Операционная бригада, в отличие от нее, все шестнадцать часов голодала — было не до еды.

На исходе девятого часа, услышав чей-то тихий вздох, больная сказала:

— Потерпите, доктор, еще немного!..

Человеку оперируют мозг, голова его полна металлическими проволоками, а он чувствует себя ничуть не хуже, чем если бы у него удаляли аппендикс! Не потому ли, что нежные ткани мозга ничтожно мало повреждаются от «проколов» золотыми электродами? Настолько мало, что повреждения эти не имеют практического значения.

Так с этими проволочками и увезли больную в палату. Теперь она надолго «прикована» к ним, а они — к ней. Со временем поле деятельности электродов будет расти вширь и глубь, что очень важно, когда начнутся собственно исследования — диагностические манипуляции для определения, какую клетку или какую группу клеток надо убить, чтобы вернуть человеку хотя бы часть утраченного здоровья.

Между собой врачи называют этот метод «семь раз отмерь — один отрежь».

Через несколько дней, когда больная достаточно окрепла после утомительной шестнадцатичасовой операции, начались исследования — вторая часть намеченного плана. Каждым электродом, как эхолотом, нащупывали подкорковые ядра, изо дня в день записывая снятые с них биоэлектрические импульсы. Пока не разыскали ячейку, которую надлежит уничтожить.

Разыскали? Ну, это надо еще уточнить — произвести «разведку боем». Мозг — не просто набор неких соединений, среди которых легко разыскать и перерезать нужный проводник. В мозгу имеется столько соединений, столько клеток, ядер, структур, что нет возможности предвидеть исход даже тончайшего хирургического вмешательства. Поэтому — разведки и еще раз разведки, долгие и упорные, чтобы к минимуму свести возможные ошибки.