История папства

Однако когда Лев умирал, его наполняла горечь и разочарование по двум причинам. Первая — норманны. История с ними началась примерно в 1015 году, когда группа приблизительно из сорока паломников — молодых норманнов явилась в храм Святого Михаила Архангела на Монте-Гаргано, на этом странном скалистом выступе, который можно назвать лодыжкой Италии и который вдается в Адриатическое море. Увидев в этом малонаселенном и неуправляемом краю отличную возможность для себя, они легко дали убедить себя местным лангобардам остаться в Италии в качестве наемников с целью изгнать византийские оккупационные силы с полуострова. Весть об этом вскоре достигла Нормандии, и если поначалу это была небольшая группа авантюристов, то теперь началась постоянная иммиграция. Сражаясь за тех, кто больше заплатит, они вскоре добились того, что им стали давать землю в виде платы за свою службу. В 1030 году герцог Серджо Неаполитанский пожаловал их предводителя Райнульфа графством Аверса. С этого времени сей процесс приобрел устойчивый характер. К 1050 году норманны очистили от византийцев почти всю Апулию и Калабрию, и папа Лев, видя нарастание угрозы на южных границах своего государства, объявил священную войну и направил против них армию.

Это оказалось тяжелой ошибкой. Норманны могли быть трудными соседями, однако они ни в коей мере не относились к числу еретиков и всегда заявляли о своей лояльности по отношению к Святому престолу. В результате 17 июня 1053 года папская армия потерпела сокрушительное поражение в битве при Чивитате. Византийская армия на поле боя не появилась (к ярости сторонников папы, которые, разумеется, сочли себя преданными), а сам папа попал в плен. Победители обращались с ним с несколько преувеличенным почтением, и через девять месяцев, получив желаемое (признание их прав на захваченные территории и снятия отлучения), отпустили обратно в Рим. Однако Лев так и не оправился от перенесенного унижения и скончался всего через месяц.

Вторым несчастьем для папы, еще большим, чем первое, стало то, что ему пришлось председательствовать — пусть и посмертно — при Великой схизме восточной и западной церквей. Они отдалялись друг от друга в течение двух столетий. Их взаимная отчужденность, нараставшая медленно, но неуклонно, являлась, по сути, отражением старого соперничества между латинянами и греками, между Римом и Византией. Римские понтифики быстро распространили свое влияние на Европу, и по мере роста власти последних росли их амбиции и высокомерие — тенденция, вызывавшая в Константинополе возмущение и немалое беспокойство. Существовало также фундаментальное различие в подходе двух церквей к христианству. Византийцы, для которых их император был равноапостольным, считали, что вопросы вероучения могут разрешаться лишь на Вселенском соборе, устами которого гласит сам Дух Святой. Поэтому их возмущало преимущественное право папы, который в их глазах являлся premius inter inter pares [94] среди патриархов в формулировании вероучения и его претензии на главенство в духовных и светских вопросах. В то же время у приверженных формализму и дисциплине умов в Риме старая любовь греков к дискуссиям и богословским спекуляциям вызывала отвращение, доходившее порой до шока. Уже двумя столетиями ранее отношения крайне обострились из-за ситуации с Фотием и filioque. К счастью, после смерти папы Николая I благодаря доброй воле его преемников и самого Фотия дружественные отношения внешне удалось сохранить. Однако фундаментальные проблемы оставались неразрешенными, filioque продолжало обретать новых сторонников на Западе, а император по-прежнему выдвигал претензии на то, чтобы считаться наместником Бога на земле. Окончательный разрыв представлял собой лишь вопрос времени.

За то, что ссора произошла именно в этот момент, во многом несет ответственность папа Лев, однако в немалой степени вина лежит и на константинопольском патриархе Михаиле Кируларии. Он был не похож на Фотия настолько, насколько это можно вообразить. Если сей последний был человеком образованным и обаятельным, да и вообще крупнейшим ученым своего времени, то Кируларий — ограниченным фанатиком. Он дал это почувствовать еще до битвы при Чивитате: услышав, что норманны с благословения папы навязывают латинские обычаи (в особенности использование опресноков, облаток или гостин в богослужении) греческим церквам Южной Италии, приказал латинским общинам в Константинополе следовать греческим обычаям, а когда те отказались, запретил их собрания. За этим последовал обмен резкими посланиями, в ходе которого патриарх осудил некоторые римские обряды как «греховные и иудаистские», а папа дал понять (хотя и не привел никаких доказательств), что избрание патриарха не соответствовало каноническим правилам. Чтобы доставить папские письма в Константинополь, Лев, который, видимо, находился уже при смерти, неблагоразумно выбрал трех наиболее антигречески настроенных деятелей курии: своего канцлера кардинала Гумберта из Муайенмутье, который в этих событиях показал себя ничуть не менее фанатичным и раздражительным, чем сам патриарх, кардинала Фридриха Лотарингского и архиепископа Петра Амальфийского — эти двое сражались с ним при Чивитате и оба были настроены крайне враждебно по отношению к византийцам и стремились их унизить.

С самого их прибытия в Константинополь все пошло не так, как надо. Император Константин IX принял их достаточно благосклонно. Однако Кируларий категорически отказался признать их полномочия. Затем пришло известие о смерти папы Льва в Риме. Гумберт и его коллеги являлись личными представителями Льва, посему с его кончиной они лишались своего официального статуса. Лучшим выходом в сложившихся обстоятельствах было бы их возвращение в Рим. Вместо этого они остались в Константинополе, демонстрируя незаинтересованность в компромиссе и с каждым днем проявляя все большую заносчивость и высокомерие. Когда какой-то инок Студийского монастыря ответил на критику со стороны папы в вежливых и уважительных выражениях [95], в ответ Гумберт разразился истерической инвективой, назвав его «распространяющим заразу сводником» и «последователем зловредного Магомета» и утверждая, что тот вышел не из монастыря, а из блудилища или театра [96]. Это утверждало в глазах византийцев представление о том, что ныне римская церковь являет собой не более чем сборище неотесанных варваров, с которыми невозможно даже цивилизованно вести дискуссию, не то что прийти к какому-то соглашению.

Наконец Гумберт окончательно потерял терпение (чего Кируларий и ожидал). В три часа пополудни в субботу 16 июля 1054 года в присутствии всего клира, собравшегося для совершения таинства евхаристии, три бывших римских легата — два кардинала и архиепископ, все трое в парадном облачении, прошествовали в собор Святой Софии Премудрости Божией, поднялись к главному алтарю и торжественно возложили на него буллу об отлучении. Совершив это, они повернулись и зашагали прочь, задержались лишь для того, чтобы совершить символический акт — отрясти прах со своих ног. Через два дня они отправились в Рим. Лишь когда булла была публично сожжена, а легаты преданы анафеме, воцарилось спокойствие.

Даже если мы не обратим внимания на тот факт, что легаты не имели полномочий от папы и что поэтому сама булла в соответствии с каноническими правилами не имела никакой силы, она остается удивительным произведением: говоря словами сэра Стивена Рансимена, мало какие важные документы исполнены такого множества очевидных ошибок [97]. Однако цепь событий, происшедших в Константинополе летом 1054 года, имела своим результатом в конечном счете разделение восточной и западной церквей. Эта история отвратительна, но сколь бы неизбежным ни был разрыв, сами эти события могли бы и не произойти и никакая необходимость их не вызывала. Более твердая воля со стороны умиравшего папы, меньше фанатизма со стороны узколобого патриарха или упрямого кардинала, и положение можно было бы спасти. Первоначально кризис возник в Южной Италии, в одной из тех важнейших областей, где политическое взаимопонимание между Римом и Константинополем было особенно необходимо. Роковой удар нанесли лишенные полномочий легаты умершего папы, представлявшие обезглавленную церковь, поскольку новый понтифик еще не был избран, и действовавшие грубо и в нарушение канонических правил. Латинское и греческое отлучения были направлены лично против вызывавших возмущение сановников, а не против церквей, которые они представляли; и то и другое позднее могли быть отменены и впоследствии не рассматриваться как начало перманентной схизмы. Формально этого и не произошло, поскольку дважды за последующие столетия (в XIII в. в Лионе и в XV в. во Флоренции) восточную церковь вынуждали по политическим причинам признавать верховенство Рима. Но хотя эти временные повязки позволяли скрыть зияющую рану, зажить она не могла. И несмотря на то утешение, которое принес в 1965 году второй Ватиканский собор [98], рана, нанесенная церкви девять столетий назад кардиналом Гумбертом и патриархом Михаилом Кируларием [99], кровоточит и по сей день.