Сан Мариона

Один из гаргаров, развязав ремешки шлема, снял его, подставил под ветерок, как под опахало, огромную блестящую лысину, нежась, закрыл глаза. Два молодых воина затеяли между собой шутливую рубку, закружились, вскрикивая - хао, хао! - отбивая удары мечей, топча конями молодую траву.

- Послушай, Марион, те, что пришли с караваном из Семендер, говорили, что слышали голос чудовища, которого леги зовут уеху, - сказал ехавший рядом с Марионом пожилой гаргар со шрамом, пересекавшим смуглое лицо, даже губы были разрублены, отчего гаргар слегка шепелявил. - Кто такой уеху?..

- Когда-то уеху были людьми... давно, очень давно... - рассеянно отозвался Марион, думая о своем.

- Вот как... и что же с ними случилось?

- Они не могли жить в мире между собой, и сердца их наполнились злобой друг к другу. Не уважая обычаев отцов, они часто ссорились. Племя распалось, они разбрелись, каждый ненавидя и обвиняя сородичей, и одичали... Уеху - дикий человек!...

Спустившись по откосу в глубокий овраг, на дне которого струился ручей, здесь травы были столь высоки, что шуршали о седла. Проехали вверх по оврагу под сумеречными пологами развесистых ив. Показались ближние, седые от молодой полыни увалы, подобно младшим братьям, прильнувшие к старшим богатырям-горам. Ближняя застава была примерно в трех фарсахах, дальняя - в шести.

Пустынен был голубой горизонт, не мелькало в отдалении не единой тени, только струился воздух да ветерок вольно проносился по степи из края в край ее.

Два воина ближней заставы уже поджидали их на каменистой вершине холма. Здесь был навес из засохших ветвей, прикрытых оленьей шкурой. Под навесом лежали охапки вянущей примятой травы и пучки смоляных факелов, на случай скачки ночью. С противоположной от дороги стороны холма стояли привязанные к кольям две лошади. Золтан и трое гаргар слезли с коней, поднялись на вершину. Бурджан подъехал к Мариону, негромко сказал:

- Я решил отправиться с тобой.

- Нет, Бурджан.

- Марион, я не доверяю гаргарам! Они всю дорогу разговаривали на своем птичьем языке... Они могут предать тебя, как предали Ваче и сына Т-Мура.

- Подумай, что будет с нами, если мы начнем оскорблять друг друга подозрениями?

Бурджан обернулся к толпящимся у них за спиной в отдалении гаргарам. Дремлющий в седле лысый, так и не надевший шлем, словно почувствовав взгляд Бурджана, приоткрыл глаза, тяжело, зорко глянул и снова прикрыл. Верить или не верить тому, что неприятным холодком просочилось в душу; его невольно ждешь, но не выскажешь словами, ибо предчувствие - не от мысли?

Марион оберегал друга, кормильца восьмерых детей. В случае опасности дальняя застава отходит на виду у противника, чтобы прикрыть собой факельщика - гонца. Сколько застав не вернулось из степи!

- Золтан! - окликнул Марион стоявшего на вершине дарга. - Бурджан остается с тобой! Долгого вам мира и веселья!

- Долгого и тебе мира! Возле очага домашнего да пребудут дни твои! Прощай, Марион! - тихо произнес Бурджан.

Марион тронул жеребца и уже не видел, как гаргары, пошептавшись, оставили еще троих воинов, остальные, во главе с лысым, зарысили вслед за легом.

В полдень Марион сменил дальнюю заставу. На вершине высокого обрывистого холма стоял, как и на ближней заставе, навес, но только прикрытый с севера огромным валуном, здесь были охапки травы, служащие постелью, пук факелов был прислонен к шесту. Марион заметил, что половина гаргар осталась с Золтаном, но ничего не сказал. Того, кто не желает рисковать, нельзя принудить к подвигу. Нерасседланных коней отвели к коновязи. Марион, привязывая жеребца, подумал, как изобильна была бы жизнь людей, если бы им удалось жить в мире. Ведь вот же еще на памяти Мариона привезли из Семендера первые седла в Дербент, и весь город сбежался смотреть на невиданный товар. Люди ахали, щупали, удивляясь человеческой выдумке, бессчетно просили купца оседлать коня и проехать и опять ахали в восхищении. А от албан хазары переняли умение строить каменные прочные жилища, научились изготавливать известковый раствор. А вот теперь Рогай, которого, кстати, надо бы уже проведать, уста-каменщик, строил в Семендере настоящие дворцы для тудуна и знатных и теперь волею судьбы воздвигает поперечную стену в Дербенте. Марион тяжело вздохнул. Ни единого упрека не высказал Рогай ему, но все-таки гадко на душе, словно он, пусть не по собственной охоте, предал хазарина. Разбогатеть бы да выкупить, но деньги всегда идут почему-то только к богачам, а у Мариона как было имущества на полдинара, так и осталось столько же.

Задумавшегося Мариона окликнули с холма. Когда он поднялся на вершину, гаргары сидели кружком в тени навеса на траве, посередине на войлоке лежали куски вяленого мяса, несколько лепешек и стояла глиняная чаша, наполненная темно-красным виноградным вином.

- Мы уже обошли чашей по кругу, - дружелюбно улыбаясь, сказал лысый, похлопав по изрядно опустевшему кожаному бурдюку, в котором булькнула жидкость. - Выпей, Марион, за благополучие детей своих... Я слыхал, что Геро кинжалом убил волка? Хао! Пусть вечен будет твой очаг!

Марион принял протянутую ему чашу. Вино было прохладное, сладковатое. Необычайно приятно выпить в жаркий полдень чашу легкого виноградного вина. Говорят, что купцы-византийцы привозили вино, изготовленное из пшеницы, очень хмельное и отвратительное на вкус. А еще говорят, что в Византии придумали какой-то "греческий огонь", который в хрупких горшках бросают на головы осаждающим, и горшки, разбиваясь, обливают воина жидким огнем, и тот сгорает, подобно факелу. Воистину, беспредельна изобретательность человеческая, направленная на выдумывание и полезного и ужасающего. А что будет через много-много весен, когда дети детей наших будут в том возрасте, в каком мы сейчас?

- ...Да-да, что будет со вселенной через много весен, когда дети станут зрелы? Ты не задумывался об этом, Марион?.. - громко спросил лысый гаргар, близко наклоняясь к громадному легу, впиваясь в него совинокруглыми сверкающими глазами. Марион, очнувшись, удивленно поднял голову, ставшую неимоверно тяжелой. Странно, он думал - это его мысли, а оказывается, ему на ухо шептал об этом гаргар, и тем более странно, почему Марион лежит, запрокинувшись навзничь, почему небо такое мутное, а огромный валун туманится и расплывается перед глазами? И как хочется спать! Неужели он захмелел?

- К-кто с-сейчас наблюд-дает за с-степью? - вяло спросил Марион, едва шевеля непослушным языком, он хотел приподняться, сесть, но даже руки не смог напрячь.

- Спи, богатырь, спи, воин, - неприятно усмехаясь, произнес лысый гаргар, - не скачут кони, не дрожит земля, все покойно в степи, кому нужно, тот и наблюдает за ней... спи, славный воин... спи...

Почему так странно смотрит лысый... чем-то он неприятен... его глаза подобно горящим глазам грифа, Марион! Да это и в самом деле огненный гриф, глухо клекоча, распростер над тобой громадные крылья. Прикройся щитом, скорей меч из ножен вырви, вот уже железные когти птицы стучат о щит твой, руби его, Марион, руби, но не звенит и отскакивает железный меч, натолкнувшийся на железные встопорщенные перья, темна ночь вокруг, и злобно кричат в темноте "демоны ночи", окружив холм, на котором Марион бьется с огненным грифом... Внезапно из темноты доносится голос Золтана: "На помощь, Марион! На помощь!" - хрипло и отчаянно зовет друг. Вот почему зловеще воют демоны ночи, это с ними бьются Золтан и Бурджан! Но клекочет, машет красными крылами огненный гриф, не оторваться от него... и опять из темноты слышится зов о помощи, но это уже отдаленный крик Бурджана: "Марион! Мари-он!.."

- Проснись, лег! Проснись! Встанешь ли ты или я зарублю тебя, проклятый пес! - кричал кто-то над его головой. Марион с трудом открыл глаза. Далеко-далеко в вышине тускло светились, мерцали звезды. Разве сейчас ночь?

Что такое? Что за шум там, в отдалении? Там словно бы кто-то рубится? Где гриф? Неужели все это приснилось? Но почему так явственно слышны звуки боя, кто яростно кричит? Почему этот лысый гаргар невежлив? Он, кажется, Мариона назвал псом?