После сделанного

- Работаете? - спросил Сенькевич, невольно прислушиваясь к детскому крику.

- Надо, - ответил Децкий, - статью надо сдавать.

- Шумновато у вас, - сказал Сенькевич.

- Обычно я ночью работаю. Но ничего, уже мало терпеть, через год свою получу.

- Очередь подходит?

- Нет, к сожалению, кооператив.

Помолчав, Сенькевич спросил:

- Вы, наверно, в курсе, что у вашего брата похитили деньги?

- Да, - кивнул Децкий. - Ванда звонила.

- Это произошло утром двадцать четвертого июня, - сказал Сенькевич, на купалу. Я думаю, вы правильно поймете мои вопросы.

- Постараюсь.

- Мне важно знать, что вы делали в то утро, часов с восьми до одиннадцати?

- Вы полагаете... - удивился Децкий.

- Нет, не полагаю. Но наша работа, как и ваша, требует дотошности.

- Видите ли, мы с женой развелись, - погрустнев, сказал Децкий. - Дочь живет с ней. В субботу или воскресенье я забираю Люсеньку, и мы идем в кино, в театр или едем в лес или на озеро. Я ради нее и купил машину. Мне приятно ее катать, показывать ей заповедник... ну, да, наверное, вам понятно. Но в ту субботу жена отказалась отпустить со мной дочь, хоть и было договорено. Не знаю почему. Скорее всего, что ей не хотелось пускать Люсеньку к моим родственникам.

- Она сказала об этом утром? - уточнил Сенькевич.

- Нет, накануне вечером. А утром я проснулся поздно, томился, потом позвонил сотруднице, уговорил ее поехать со мной. Мы встретились в одиннадцать...

- Значит, все утро вы провели здесь.

- Да, дома.

- А где были ваши соседи?

- Уезжали в деревню. Они на каждые выходные ездят в деревню.

За стенкой сносное по громкости лопотание телевизора вдруг сменилось ритм-музыкой и песней на английском языке.

- Суббота - мой самый продуктивный день, - поделился Децкий. - Тихо, спокойно...

Сенькевич понимающе кивнул. Помолчали, дослушали песню.

- Сегодня похороны Пташука, - сказал Сенькевич. - Вы пойдете?

- Да, к двум часам.

- Кто сообщил вам о смерти? Юрий Иванович?

- Ванда. Днем. Юра как раз ездил за Верой. Мне очень жаль Павла, сказал Децкий, растирая виски. - Такая жуткая смерть.

Сенькевич вздохнул:

- Водка. Ночь. Дорога.

- Все так, - кивнул Децкий. - Но в сорок лет разбиться... Вот Юрина соседка разбилась, так ей хоть восемьдесят.

- Как, - удивился Сенькевич, - на машине?

- Ну, куда на машине. На лестничной площадке. В тот самый день, когда мы на даче купались и костер жгли. Шла, инсульт, смерть. Как говорится, ходячи. Бог, увы, делит не ровно.

- Причем весьма, - признал Сенькевич. - Скажите, Адам Иванович, ваш брат не предлагал вам взаймы на квартиру?

- Предлагал, и не взаймы, только я отказался.

- Если не секрет, почему же?

- Во-первых, я сам могу заработать, - сказал Децкий, - а во-вторых, по правде сказать, я должен ему тысячу. Он выручил меня, когда я разводился... И потом: у него своя жизнь, у меня своя. Я ведь давно мог найти должность с окладом, но хотелось другого...

- А вы никому не рассказывали про вклад брата?

Децкий задумался.

- Некому говорить, - ответил он скоро. - И вклад - какое мне дело.

Никаких позитивных сведений этот длинный разговор Сенькевичу не дал. С одной стороны, у Адама Децкого было достаточно оснований решиться на воровство: комнатка в шумной квартире, дряхлый раскладной диванчик, отживший свое стол, в перспективе многолетняя выплата за кооператив. И алиби у него ни на вечер, ни на утро не было никакого. Но - с другой Сенькевич интуитивно чувствовал, что Децкий чист. Из этого следовал обещающий новые заботы вывод: среди близких друзей Юрия Ивановича преступника нет: четыре пары и Пташук сели в поезд, когда тот вор находился в сберкассе; Адам Децкий приехал машиной, но непричастен; Глинский сидел на даче с пятницы. Но книжка, думал Сенькевич, зачем преступник возвращал в чемодан книжку? Ведь не ради же смеха. Такой риск: вновь войти в квартиру и вновь выйти. Была цель, умный вор зря не рискует. И время, время, минут двадцать заняла эта операция. Не приносил бы книжку - успел бы на поезд точно.

Жалелось, очень жалелось Сенькевичу, что уже нет в живых Пташука. Он по всем внешним данным тоже включался в схему преступления: жена и сын на даче, доступ к ключам имел наилучший, привычки Децких знал назубок, одна заковырка - прибыл электричкой. А есть своя машина, думал Сенькевич. Если от дома Децких на вокзал машиной, а еще от сберкассы к дому Децких снова машиной, то появляются минуты, и немало. Сенькевич отметил в уме, что надо расспросить гостей Децкого, где именно встретились на вокзале, когда и кто первым увидел Пташука.

- Давай-ка, Валера, прокатимся с ветерком, - сказал Сенькевич водителю и определил маршрут: от сберкассы к дому Децкого, а затем - на вокзал.

Тронулись, Сенькевич засек время. Потребовалось соответственно три с половиной и шесть минут. К ним Сенькевич прибавил пять минут, затраченные на повторное посещение квартиры. Округленно выходило пятнадцать минут, и значит, преступник должен был выйти из сберкассы в девять тридцать пять. Но это противоречило рассказу кассирши. И еще одно рассуждение мешало Сенькевичу принять такие расчеты: Пташук не мог бросить на вокзале свою машину. А чужую? А частник? А такси?

- Сколько, Валера, сейчас времени? - поинтересовался Сенькевич.

- Час.

- Обедать не хочешь?

- Как прикажете.

- Ну уж, прикажете. Попрошу. Может, отложим на полчаса?

- Хоть на час.

И они поехали к дому Павла.

Во дворе уже собирался народ. Сенькевич вышел из машины и подошел к толпе. У подъезда в кругу деловых мужчин стоял Децкий. Недолго подождав, Сенькевич его окликнул.

- Юрий Иванович, прошу извинить, что в такой час, - сказал он раздосадованному Децкому, - но минутное дело. Нет ли здесь кого-нибудь из ваших купальских гостей?

- Почти все.

- Пригласите, если не затруднит. Я на скамеечке обожду. Кого-нибудь, кто ехал вместе с Пташуком электричкой.

Через минуту к нему был подведен равный Децкому ростом крепыш и представлен:

- Смирнов. Петр Петрович.

Оставшись с Петром Петровичем наедине, Сенькевич пригласил его сесть рядом и назвался:

- Моя фамилия Сенькевич, я - инспектор уголовного розыска. У меня к вам, товарищ Смирнов, несколько вопросов.