Вокруг трона

оль не придет!» Екатерина как будто хотела сказать что-то, но у нее не вышло ни звука. Рот оставался открытым; камердинер Зотов подбежал со стаканом воды; императрица отпила глоток, сделала несколько шагов, затем подняла руку и два раза ударила Маркова тростью, на которую опиралась в последнее время при ходьбы. Безбородко бросился между ними, но она оттолкнула его... Все слышали, как она сказала: «Научу я этого мальчишку!» Но потом ее как будто схватило за горло, и она тяжело опустилась в кресло.

Что же произошло в сущности? Да то, что Зубов и Марков, фаворит и его наперсник, взялись за щекотливое дело, не рассчитав затруднений и опасностей, которые могут встретиться; а императрица не удержала их, не рассудив, что поручила самые серьезные и дорогие ей интересы двум ветрогонам. В то время как молодые люди обменивались нежными признаниями и клятвами, приходилось рассуждать об условиях предполагаемого брака, и Екатерина потребовала от Густава письменные обязательства, обеспечивающего его будущей жене «полную свободу совести и исповедания религии, в которой она рождена». Густав отвечал, ссылаясь на слово, уже данное ее величеству, что «никогда великая княжна не будет стеснена в свободе своей совести, что касается религии», и отказываясь от какого-либо письменного обязательства, как «излишнего». В то же время он постарался придать этому несколько загадочному «честному слову» тот смысл, какой был для него удобен.

С своей обычной порывистостью и самонадеянностью Екатерина слишком поспешила составить себе мнение об этом молодом человеке, которого видела в первый раз, и признать за ним сейчас же – как о том свидетельствуют ее письма к Гримму, – «ум, сердечную доброту, осторожность и чувство меры, которые развиты в нем не по летам». Ум-то, может быть, у него нельзя отрицать, но это был ум очень странный, именно никогда не проявлявший ни осторожности, ни чувства меры; сердечная доброта Густава тоже остается под большим сомнением. Весьма определенная склонность к мистическому фанатизму, по-видимому, всегда составляла самую определенную черту его нравственной физиономии. Женившись впоследствии на баденской принцессе, он заставил жену в вечер свадьбы читать историю Эсфири, а примкнув к европейской коалиции против Наполеона, прилагал к событиям века пророчества Апокалипсиса. Разыгрывая в Петербурге роль страстно влюбленного, он исподтишка расставлял сети доверчивой девушке, заставляя ее давать обещания, значения которых она не понимала. «Дело в том, – писала Екатерина сыну после катастрофы, – что король уверяет, будто Александрина обещала ему переменить вероисповедание и перейти в лютеранство, в удостоверение чего подала ему руку... Мне же она сказала со свойственной ей искренностью и простодушием, что он ей говорил, будто в день коронации она должна приобщиться вместе с ним. На это она ему ответила: „Охотно, если это можно, и если бабушка на это согласится“. После того он еще раз говорил с ней об этом вопросе, и она постоянно предлагала ему обратиться ко