Курский излом

В 10.00 танковая атака и прорыв на позициях 1‑го батальона полка «Фюрер» восточнее Калинина. Атака отражена.

В 12.25 была отражена атака вражеских танков от 10 до 15 единиц с пехотой у лесного массива южнее Тетеревино. Вражеская пехота понесла значительные потери (4‑я гв. тбр. — В. З.)»{845}.

Следует отметить, что к донесениям разведки в штабах вражеских соединении относились очень внимательно. Командование понимало, как важно вовремя использовать этот «скоропортящийся продукт», поэтому реагировало на них очень оперативно. Так, лишь только были получены в 16.00 данные о сосредоточении за железной дорогой танков 2‑го тк, как уже в 16.30 над этим районом появились штурмовики и пикирующие бомбардировщики. Район ур. Сторожевое на короткий срок превратился в огромный огненный котлован.

В это же время на восток от позиций в нашем ближнем тылу действовала дальняя тактическая разведка 2‑го тк СС, которая отслеживала пути подхода к переднему краю. Именно одна из ее групп в 16.30 первой засекла и передала информацию о подводе русскими новых значительных сил с востока. Это двигались в район Прохоровки из Степного фронта резервы Ставки — колонны 18‑го тк генерал–майора B. C. Бахарова. На помощь Воронежскому фронту спешила 5‑я гвардейская танковая армия генерал–лейтенанта П. А. Ротмистрова. Шла, чтобы окончательно остановить эсэсовцев и погибнуть, прославив свои знамена на знаменитом в будущем «Прохоровском танковом поле».

Нельзя не признать, что 9 июля оба соединения 4‑й ТА действовали очень напористо и активно, это позволило им добиться сравнительно больших результатов, чем прежде. Их дивизии в значительной мере выполнили тактические задачи, которые ставились перед ними на 9 июля. Противник овладел почти полностью важными пунктами обороны 1‑й ТА и 6‑й гв. А на втором рубеже — тремя крупными селами Верхопенье, Сухо — Солотино и Грезное, находящимися в поймах рек, обычно очень сложных для действий войск. 2‑й тк СС создал условия для удара на Прохоровку: 31‑й тк был оттеснен на север за пойму р. Солотинки, а левый берег Псела на участке [896] Красный Октябрь — Васильевка (частично) занят 6‑м грп СС. В то же время главная задача — форсирование Псела и создание полноценного плацдарма для развития наступления в восточном и северо–восточном направлениях — дивизией «Мертвая голова» решена не была.

Заметно продвинулись на север войска 48‑го тк, и хотя вторая армейская полоса ими полностью не была прорвана, но наиболее укрепленную ее часть они преодолели, до третьего (тылового) рубежа остались считаные километры.

Этот момент был важен в психологическом плане. Тыловая полоса не была занята войсками, и на нее с марша «садились» подходившие части и соединения генералов E. H. Чибисова и К. С. Москаленко. Н. Ф. Ватутин понимал, что эти успехи лишь тактическая победа немцев. Войска Манштейна выдыхаются, в то же время фронт уже обладает, благодаря резервам Ставки, значительным численным превосходством в живой силе и технике. Поэтому противник не мог кардинально повлиять на ситуацию: прорвать оборону на всю глубину и выйти на оперативный простор. При этом командующему оказалось вдвойне сложно объяснять «наверху», почему его войска все время отходят. И. В. Сталину было не до деталей, выделяя огромные силы, он требовал конкретных и весомых результатов, причем не когда–нибудь, а немедленно. Поэтому генерал армии Н. Ф. Ватутин был вынужден лавировать в этой обстановке и делал это как умел, используя опыт и знания, накопленные при работе в Генштабе.

Вот лишь один яркий тому пример. В подготовленном штабом фронта боевом донесении № 00214 на имя тов. Иванова{846} к 24.00 9 июля 1943 г., которое Николай Федорович просматривал и подписывал лично с членом Военного совета и зам. начальника штаба, он в предложении «59‑й тп, 86‑я тбр, батальон 10‑го тк и 4‑й гв. иптап ведут бой с прорвавшимся противником на рубеже в 1,5 км севернее Новоселовки» зачеркнул слова «с прорвавшимся противником на рубеже в 1,5 км севернее», хотя прекрасно знал, что это чистая правда, и на их место дописал карандашом — «на подступах». В результате в Москве прочли «59‑й тп, 86‑я тбр, батальон 10‑го тк и 4‑й гв. иптап ведут бой на подступах к Новоселовке»{847}. Это означает, что не было никакого прорыва практически до третьего рубежа, войска фронта, как и прежде, удерживают врага на втором оборонительном рубеже. Подобные маневры помогали избежать упреков Верховного в неумении воевать и сдерживать немцев.

Подобные мелкие нюансы, конечно же, не красили Н. Ф. Ватутина, [897] и вряд ли о них не знал И. В. Сталин. Этим грешили все генералы, но не видеть вранья мог лишь только слепой, каковым Иосиф Виссарионович никогда не был. Главный маршал авиации А. Е. Голованов, командующий дальней авиацией Красной Армии в годы войны, вспоминал, что Верховный даже завел у себя записную книжечку — «колдуна», в которой записывал вранье отдельных генералов и называл ее «средством от брехунов»{848}.

В Генштабе тоже трезво оценивали и лично командующих, и их начальников штабов, поэтому начальник оперативного управления Генштаба, его заместители и даже направленцы, часто через голову командующего фронтом, связывались со штабами армий, а иногда и корпусов для получения точных данных из первых рук. Конечно же, это нарушало субординацию, затрагивало самолюбие генералов, человек чувствовал недоверие к себе. Мало того, это в определенной степени мешало управлению войсками фронта. К. К. Рокоссовский писал:

«Считаю, что с нашей стороны поступала достаточная информация. Но вот некоторые работники Генерального штаба допустили излишнее дерганье, отрывали от горячего дела офицеров штаба фронта, в том числе и его начальника, требуя несущественные сведения или выясняя обстоятельства того или иного события в неустановленное планом время.

В самой напряженной обстановке Малинин (начальник штаба фронта) трижды вызывался из Генштаба к проводу для сообщения о занятии противником малозначащей высоты на участке одного из полков 70‑й армии. Я бы постеснялся по этому вопросу вызывать к проводу начальника штаба дивизии, не говоря уже об армии.

Нередко из Москвы, минуя штаб фронта, запрашивались сведения от штабов армий, что влекло за собой перегрузку последних, поскольку им приходилось отчитываться и перед непосредственным командованием. Узнав о подобных фактах, я вынужден был вмешиваться и в решительной форме потребовать прекратить вредную практику.

Представителям крупных штабов нужно понимать и учитывать сложность обязанностей офицеров штабов более низкого звена, а также их чрезвычайную занятость, особенно во время напряженного боя, и не отрывать от работы по мелочам.

Установленная форма (кто, когда, кому и о чем доносит) должна соблюдаться и не нарушаться в первую очередь высшими штабами.

Упоминая о наблюдавшейся тенденции со стороны Генерального штаба управлять или добывать сведения от войск, [898] минуя командование фронта, должен сказать, что в этом была погрешна и Ставка. На третий день боя меня вызвал к проводу A. M. Василевский и сообщил, что командующий 70‑й армией И. В. Галанин болен, так как не мог ему членораздельно доложить об обстановке на участке армии. Доложив Василевскому последние данные о положении 70‑й армии, я счел нужным выехать туда лично. Прибыв в армию, никакой «крамолы» не нашел. Нормальным оказалось здоровье Галанина.

В этом тоже было проявлено определенное недоверие, о котором я уже говорил, к командующему фронтом. Все эти тенденции особенно проявлялись со стороны представителей Ставки, находившихся при том или ином фронте.

Считаю, что такие вопросы, как разработка крупной стратегической операции с участием нескольких фронтов или отработка взаимодействия между ними, целесообразно рассматривать в Ставке путем вызова туда командующих соответствующими фронтами. Кстати, впоследствии так и делалось, что приносило существенную пользу»{849}.

Командующий фронтом изложил свое, вполне обоснованное видение ситуации, но, чтобы объективно оценить действия руководства Генштаба, необходимо понять и их логику. Бесспорно, в действиях офицеров и генералов Генштаба прослеживается элемент перестраховки. Это не прибавляло им авторитета и уважения. В то же время нельзя не признать — повод для недоверия давали сами фронтовые управления. Еще свежи были в памяти ошибки 1942 г. и зимнего наступления 1943 г., в ходе которых было немало просчетов и руководства фронтов. Поэтому Москва даже в период Курской битвы считала эту меру вынужденной, но необходимой и вполне эффективной. Пример тому контрудар 6 июля на Воронежском фронте. Благодаря лишь одному звонку И. В. Сталина, хотя, вероятно, случайному, командующему 1‑й ТА удалось избежать серьезных проблем и потерь.