Граф Никита Панин. Из истории русской дипломатии XVIII века.

Как-то во время обеда у великого князя Никита Иванович обронил такую фразу: "Подлинно от самого министра зависит, чтобы дела хорошо шли.., если бы по Иностранной коллегии министр теперь сказал, что дела исправлять не с кем, то бы самого такого выгнать достойно". Панин свои "кадры" знал очень хорошо, ценил и, пожалуй, даже гордился ими. Во всяком случае, сотрудники Иностранной коллегии, по его мнению, были "совсем иные люди, нежели приказные других мест". Панин не стеснялся "весьма хвалить" А. М. Обрескова или говорить о А. С Стахиеве, резиденте в Стокгольме, что прежде он был большой "негодницей", но потом взялся за ум. И теперь "иной обстоятельств собственного дому так не знает, как господин Стахиев знает все обстоятельства королевства шведского".

Надо сказать, что в те далекие времена русские дипломатические представители пользовались уважением не только у себя на родине, но и, как теперь принято говорить, в стране пребывания. Например, князь Дмитрий Алексеевич Голицын, много лет служивший послом в Париже и Гааге, был членом академий наук Брюсселя, Стокгольма и Берлина и считался серьезным ученым-естествоиспытателем и экономистом. Он был дружен с Вольтером, Дидро и Гельвецией, участвовал в собраниях физиократов у Мирабо и служил посредником между Екатериной и ее французскими корреспондентами.

Другой Голицын, князь Дмитрий Михайлович, 18 лет служивший послом в Вене, научными изысканиями не прославился, но память о нем сохраняется в австрийской столице до сих пор. Как дипломат Голицын был поставлен в Вене в трудное положение. Поскольку панинская Северная система была отчасти направлена против Австрии, служба Голицына состояла преимущественно из выслушивания упреков со стороны венского двора и передачи тамошним министрам столь же нелестных заявлений. Однако несмотря на все политические неурядицы, к самому послу жители австрийской столицы относились весьма почтительно.

Рассказывают, что у Голицына был дом неподалеку от Вены и князь любил прогуливаться по ближайшей дороге, вдыхая целебный альпийский воздух. Окрестные жители, привыкшие часто видеть русского посла, стали называть дорогу его именем. С тех пор прошло два столетия. Давно нет дома, в котором жил князь, дорога стала городской улицей. Но и по сей день она так и называется - Голицын-штрассе. Находящаяся неподалеку гора тоже долгое время носила название Голицынберг, пока ее не переименовали Вельхельминенберг.

Князя Дмитрия Михайловича, кстати, долго помнили не только в Вене, но и в Москве. Перед смертью он завещал построить в первопрестольной больницу на свои средства. За разработку проекта взялся сам М. Ф. Казаков, и в 1801 году здание, считающееся одним из лучших произведений архитектора, было построено. Более ста лет эта больница на Большой Калужской называлась Голицынской.

Никита Иванович редко ошибался в деловых качествах своих подчиненных, причем не только благодаря своей проницательности. Дипломатов в те времена было мало, а работы у них было много. Посланники, например, писали донесения в Петербург собственноручно, а не перекладывали эту обязанность на подчиненных, как делалось позднее. А по тому, что и как сообщает посланник, можно было без труда судить, чего он стоит. Во второй половине XVIII столетия в Коллегии иностранных дел служили в основном люди способные, знающие и добросовестные. Причина этого отчасти состояла в том, что от них требовали дело, и "естественный отбор" был довольно строг. Но не меньшее значение имело и то, что Панин очень внимательно, если не сказать заботливо, относился к своему ведомству и его сотрудникам. Не в последнюю очередь благодаря его усилиям Коллегия иностранных дел очень долго сопротивлялась бюрократизации - недугу, поразившему систему государственного управления России вскоре после реформ Петра Великого.

Этот порок одолел внешнеполитическое ведомство лишь в XIX веке. Именно тогда зародилась, например, особая манера подготовки бумаг, с которой впоследствии безуспешно боролся канцлер А. М. Горчаков. Один и тот же документ, прежде чем выйти за стены министерства, подвергался бессмысленной и многократной переделке по мере перехода от подчиненного к начальнику. Причин для такого стиля работы было много. Прежде всего это, конечно, чиновничье стремление снять с себя ответственность - чем больше людей трудится над бумагой, тем меньше каждый из них отвечает за ее содержание. Но была и особая "ведомственная" причина. Министерство иностранных дел становилось все более престижным, привилегированным учреждением, число желающих служить по дипломатической части росло, и штат министерства, даже несмотря на строгие приемные испытания, постоянно и без необходимости расширялся.

Для того чтобы такое обилие дипломатов чем-то занять, проще всего было поручить им переделывать работу друг друга. Дело от этого, разумеется, страдало. Даже одаренные и желающие добросовестно трудиться молодые люди, столкнувшись с такой формой вынужденного безделья, разочаровывались в своей службе и начинали искать иные способы приложения своих сил, в том числе и в области искусства и литературы.

Другой острой проблемой, время от времени волновавшей Иностранную коллегию, как, впрочем, и другие государственные учреждения, было кумовство. Петр I, создавая коллегию, был вынужден даже посвятить этому вопросу особый указ. "К делам иностранным, - повелевал царь, - служителей Коллегии иметь верных и добрых, чтобы не было дыряво, и в том крепко смотреть и отнюдь не определять туда недостойных людей или своих родственников, особенно своих креатур. А ежели кто непотребного в оное место допустит, или, ведая за кем в сем деле вину, а не объявит, то будут наказаны, яко изменники".

Но Петр недаром признан мудрым государем. Для него бумага, даже собственный указ, никогда не заслоняла дела. Поэтому еще при жизни Петра в Иностранной коллегии начали складываться своего рода дипломатические династии. Один из крупнейших петровских дипломатов князь Б. И. Куракин, например, отправляясь с поручением за рубеж, в помощники обыкновенно брал своего сына Александра. Благодаря этому младший Куракин уже в молодые годы досконально изучил все тонкости дипломатической деятельности. В 1722 году он в возрасте 25 лет был назначен на пост посла во Франции. Правда князь Александр Борисович был еще и от природы очень способным человеком. Утверждали, что он знает языки всех стран, в которых когда-либо побывал. А объехал Куракин едва ли не всю Европу.

При Панине такое положение сохранялось, хотя, в случае необходимости, он проявлял строгость, невзирая на родственные и прочие связи. В 1764 году, например, из Лондона был отозван посланник А. Р. Воронцов. Сольмс, узнав об этом, поинтересовался у Панина, чем был вызван такой шаг. Дело в том, объяснил граф, что, с одной стороны, он должен был бы поддержать Воронцова "вследствие дружбы своей с его сестрой". Но, с другой стороны, "не может этого сделать потому, что своими безрассудствами и неуместной вспыльчивостью Воронцов в значительной степени был причиной охлаждения, происшедшего между Россией и Англией; что, не получив никаких инструкций, ни даже простого извещения о смерти польского короля, он уже делал заявления и подавал записки в тоне, гораздо более возвышенном, чем здесь имели намерение принять относительно Англии, и что во всех действиях он обнаружил горячность, совершенно неуместную в министре, который всегда должен поступать рассудительно и кротко".

Из слов Панина можно сделать вывод, что беда Воронцова заключалась не только и не столько в том, что он превысил свои полномочия, сколько в отсутствии качеств, необходимых дипломату. В таком подходе был свой резон, поскольку деятельность дипломата в XVIII веке существенно отличалась от того, чем приходится заниматься его нынешнему коллеге. Соответственно и требования к нему предъявлялись иные.

Прежде всего, посол в иностранной державе был един во многих лицах. Он не только официально представлял свое правительство, но был еще и резидентом разведки своей страны, а заодно и торговым представителем. У посла было множество забот и обязанностей, но и прав тоже немало.