Психология войны в XX веке - исторический опыт России

Для проверки данного тезиса проведем сравнительный анализ однотипных источников периодов двух мировых и советско-афганской войн: писем, дневников, воспоминаний российских и советских солдат и офицеров, участников этих событий.

Начнем с психологической оценки русского солдата, которую дает в своем дневнике поэт-фронтовик Д. Самойлов:

"Российский солдат вынослив, неприхотлив, беспечен и убежденный фаталист. Эти черты делают его непобедимым".

Но, читая эти записи, начинаешь понимать, что фатализм - основная черта солдатской психологии, свойственная не только российским, но всем без исключения комбатантам как особой категории людей:

"Первый бой оформляет солдатский фатализм в мироощущение. Вернее, закрепляется одно из двух противоположных ощущений, являющихся базой солдатского поведения. Первое состоит в уверенности, что ты не будешь убит, что теория вероятности именно тебя оградила пуленепробиваемым колпаком; второе - напротив, основано на уверенности, что не в этом, так в другом бою ты обязательно погибнешь. Формулируется все это просто: живы будем - не помрем... Только с одним из двух этих ощущений можно быть фронтовым солдатом"{157}.

Первый тип ощущений ярко выражен в письме артиллерийского прапорщика А. Н. Жиглинского от 14. 07. 1916 г.:

"Война - это совсем не то, что вы себе представляете с мамой, - пишет он с Западного фронта своей тете.- Снаряды, верно, летают, но не так уж густо, и не так-то уж много людей погибает. Война сейчас вовсе не ужас, да и вообще, - есть ли на свете ужасы? В конце концов, можно себе и из самых пустяков составить ужасное, - дико ужасное! Летит, например, снаряд. Если думать, как он тебя убьет, как ты будешь стонать, ползать, как будешь медленно уходить из жизни, - в самом деле становится страшно. Если же спокойно, умозрительно глядеть на вещи, то рассуждаешь так: он может убить, верно, но что же делать? - ведь страхом делу не поможешь, - чего же волноваться? Кипеть в собственном страхе, мучиться без мученья? Пока жив дыши, наслаждайся, чем и как можешь, если только это тебе не противно. К чему отравлять жизнь страхом без пользы и без нужды, жизнь, такую короткую и такую непостоянную?.. Да потом, если думать: "тут смерть, да тут смерть", - так и совсем страшно будет. Смерть везде, и нигде от нее не спрячешься, ведь и в конце концов все мы должны умереть. И я сейчас думаю: "Я не умру, вот не умру, да и только, как тут не будь, что тут не делайся", и не верю почти, что вообще умру, - я сейчас живу, я себя чувствую, - чего же мне думать о смерти!"{158}

Спустя двадцать семь лет с другой великой войны боец Петр Куковеров напишет своей сестре:

"Скоро новый 1943-й год! Я верю, он будет для нас счастливым. Как же я хочу теперь жить! Я люблю жизнь и должен выжить. Я точно знаю: меня никогда не убьют!"{159} - и погибнет в том же 1943-м году.

Участник Афганской войны, артиллерист полковник С. М. Букварев на вопрос "Были ли вы суеверны?" ответил:

"Да, был и, наверное, остаюсь суеверным. Мне, когда я уезжал [в Афганистан], отец говорил: "Сергей, ты там это самое... смотри!.. " А я ему говорю: "Чего там - смотри?! Вот ты четыре года с первого до последнего дня провоевал, и так повезло, что жив остался. А другим и одного дня хватило, чтобы погибнуть... " И тогда он мне сказал слова, которые я всегда повторяю: "Это как кому на роду написано". Вот поэтому я суеверный. Верил в то, что все обойдется. И поэтому, наверное, так и получилось"{160}

Другой тип ощущений находим в воспоминаниях полковника Г. Н. Чемоданова, командовавшего в Первую мировую пехотным батальоном. Он описывает марш-бросок на передовую 22 декабря 1916 г. на Рижском участке Северного фронта:

"Я хорошо знал эти минуты перед боем, когда при автоматической ходьбе у тебя нет возможности отвлечься, обмануть себя какой-нибудь, хотя бы ненужной работой, когда нервы еще не перегорели от ужасов непосредственно в лицо смотрящей смерти. Быстро циркулирующая кровь еще не затуманила мозги. А кажущаяся неизбежной смерть стоит все так же близко. Кто знал и видел бои, когда потери доходят до восьмидесяти процентов, у того не может быть даже искры надежды пережить грядущий бой. Все существо, весь здоровый организм протестует против насилия, против своего уничтожения"{161}.

В минуты смертельной опасности (а боевая обстановка и есть такая опасность) в человеке пробуждается инстинкт самосохранения, вызывая естественное чувство страха, но вместе с тем и сознание необходимости этот страх преодолеть, не выдать его окружающим, сохраняя внешнее спокойствие, ибо внутренний трепет в той или иной мере все равно остается. В том-то и дело, что бой предъявляет к человеку требования, противоречащие инстинкту самосохранения, побуждает его совершать действия вопреки естественным чувствам.

"... Война как постоянная и серьезная угроза жизни, конечно, есть натуральнейший импульс к страху"{162}, - отмечал И. П. Павлов.

Страх становится фактором, препятствующим совершению эффективной индивидуальной и коллективной деятельности, и это обстоятельство проявляется в очень широком диапазоне последствий: от массовой паники и бегства больших войсковых масс до индивидуальной психологической подавленности, утраты способности ясно мыслить, адекватно оценивать обстановку, вплоть до безынициативности и полной пассивности. Так, в период Второй мировой войны военные психологи США получили статистически значимые результаты исследования личного состава подразделений своей армии, действовавшей в Западной Европе в 1942-1945 гг., согласно которым лишь четверть солдат была реальными участниками боя, а 75% уклонялись от непосредственного участия в боевых действиях. При этом лишь 15% из всех, обязанных в соответствии с обстановкой пускать в ход личное оружие, вели огонь по неприятельским позициям, а проявлявших хоть какую-то инициативу было всего лишь 10%. Причинами этой пассивности, по мнению американских исследователей, являлись сугубо психологические факторы, особенно различные формы и степень тревоги и страха{163}.

"Главное чувство, которое царит над всеми помыслами на войне, в предвидении боя и в бою, - ибо война и есть бой, без боя войны не может быть, - это чувство страха. К нему примыкают, усугубляя его, а иногда парализуя его, чувство физической и душевной усталости, ибо нигде не напрягаются так все силы человеческие, как на войне - в походе и в бою"{164}, - писал в 1927 г. в эмиграции участник трех войн казачий генерал П. Н. Краснов.

Не случайно в условиях сильнейшего стресса, каким является бой, во всех армиях используются те или иные способы смягчения нервного напряжения перед лицом возможной насильственной смерти (и своей, и своих товарищей, и неприятеля, которого солдат вынужден убивать). Это и различные химические стимуляторы (от алкоголя до наркотических веществ), и комплекс собственно психологических средств (обращение командира к личному составу, беседы священников и политработников, молитвы и молебны в религиозных формированиях и др.), и звуковые способы воздействия на психику (барабанный бой, звуки горна, волынки и т. п.; призывы, лозунги и воодушевляющие крики в момент атаки: "Ура", "Аллах акбар", "Банзай" и проч.). Они, как правило, одновременно выполняют целый ряд функций: и вытеснения из сознания воинов чувства страха в минуту повышенной опасности, всегда сопутствующей бою; и мобилизации решимости наступающих; и обострения чувства общности воинского коллектива ("На миру и смерть красна"); и устрашения противника, на которого надвигается в едином, грозном порыве атакующая масса.

В русской армии таким боевым кличем издавна было "Ура". Вот как описывает момент штыковой атаки участник Первой мировой войны В. Арамилев:

"Кто-то обезумевшим голосом громко и заливисто завопил: "У-рра-а-ааа!!!" И все, казалось, только этого и ждали. Разом все заорали, заглушая ружейную стрельбу... На параде "ура" звучит искусственно, в бою это же "ура" - дикий хаос звуков, звериный вопль. "Ура" - татарское слово. Это значит - бей! Его занесли к нам, вероятно, полчища Батыя. В этом истерическом вопле сливается и ненависть к "врагу", и боязнь расстаться с собственной жизнью. "Ура" при атаке так же необходимо, как хлороформ при сложной операции над телом человека"{165}.