Никогда не забудем

Папа принялся делать ведра, паять кастрюли, и к нам начали приходить заказчики, но почему-то все одни и те же. Мама стала шить, но заказы брала только от своих и часто возвращала заказы неоконченными. Люди уносили от нас радиосообщения из Москвы.

Однажды, осенью 1942 года, мы долго ждали маму.

Было девять часов вечера. Позже этого часа ходить не разрешалось, но мамы все не было. Наконец, в десять часов, шатаясь, бледная, в намокшей одежде пришла мама. Она сказала, что была у соседей, напротив, и, испугавшись собаки, упала в грязь. Я помогла ей раздеться и увидела, что у нее повреждены ноги, плечо опухло.

Уже потом, когда я стала помогать маме в подпольной работе, она мне рассказала, что тогда на конспиративной квартире их застали немцы, и она выпрыгнула через окно со второго этажа.

Весной 1943 года арестовали много молодежи. Была арестована и дочь маминой подруги, Вера Кравцова, из 10 класса. Она была у нас пионервожатой. Вместе с ней арестовали секретаря комсомольской организации Бориса Аноткина. Их расстреляли. Мне было очень тяжело: ведь я их хорошо знала.

Однажды мама сказала мне, что ей у одних знакомых надо взять свертки, но идти туда нельзя. Я сказала, что пойду сама. Мама взяла мою руку и сказала:

— Это серьезное и опасное дело. Если ты боишься, деточка, тогда не ходи.

Я ей ответила, что хочу быть такой, как Вера и Борис. С этого времени я ходила по квартирам, разносила свертки.

В немецкой аптеке работала наша знакомая Галя Аржанова. У нее я брала медикаменты.

Осенью 1943 года снова был провал. Кто-то выдал две конспиративные квартиры. Арестовали секретаря подпольного горкома партии тов. Жуликова с семьей и многих товарищей, которые заходили к нему, не зная про засаду немцев. Там был арестован и мой папа, но его отпустили, так как он нес запаянную кастрюлю, которую будто бы должен был отдать хозяину. Тогда расстреляли 20 человек.

В марте 1944 года мама ушла в партизанский отряд. Она туда часто ходила и раньше с заданиями. Соседям мы сказали, что мама ушла работать в деревню. На этот раз мама задержалась на целый месяц. Мы опасались, что она погибла. Но она попала в окружение, и только спустя месяц ей удалось вырваться.

Возвратившись домой, мама сказала, что большинство подпольщиков отзывается из города, но мы остаемся. Скоро мы узнали, что Галю схватили немцы и повесили…

Немцы боялись ночных бомбежек и ночевать выходили из города в убежища. Брат Сережа познакомился с некоторыми из них, и те стали пускать его в свое убежище. Тогда папа и мама стали давать Сереже тол. Он относил его в убежище и прятал там за обшивку стены. Когда толу набралось четыре килограмма, брат положил туда заряженную мину, которая должна была взорваться в час ночи. В ту же ночь восемь немцев и одна женщина, которая водилась с ними, взлетели в воздух.

У меня была хорошая память, и мне часто поручали следить за передвижением немецких войск. Я выходила за огород, на стык шоссе из Москвы и Ковеля, пряталась в кусты и записывала, сколько машин идет, в какую сторону, чем нагружены, какие на них знаки. Просидев так до вечера, я несла сведения маме. Я приглядывалась, где стоят зенитки, где расположены склады с горючим, боеприпасами.

Было радостно слышать, что по нашим сведениям самолеты разбомбили такой склад.

Однажды мама взяла лопату, корзинку, и мы ушли за город, на кладбище. Там мама стала убирать могилу Инночки. Вдруг из кустов вышла к нам женщина. Я узнала тетю Надю Серову; ее давно не было видно в городе. Она вынула из-за пазухи магнитные мины, улыбнулась мне и ушла. Мама положила мины в корзинку, сверху закрыла цветами. Корзинку дала мне, а сама взяла на плечо лопату, и так мы вернулись в город. После этого я стала ходить одна, и не только на кладбище, но и в другие места за городом.

На улице Карла Маркса был трехэтажный дом. В нем жили немецкие солдаты одной моточасти. Мама поручила мне отнести в этот дом тол и передать знакомой Марусе Шевчук, которая там работала. Я встретила Марусю на улице и передала ей тол. Дом был взорван, а Маруся ушла в партизанский отряд.

Труднее было с домом по улице Маяковского, где жили немецкие связисты, летчики, офицеры. Это было тоже трехэтажное здание, но у дверей его стоял часовой. В этом доме работала Настя Паршина, она часто заходила к нам. Сначала мама сняла план дома снаружи. Настя у нас же сделала внутренний план. Мама понесла их в отряд, там обсудили все и начали готовить взрыв. Доставлять тол было поручено мне.

В городе не хватало хлеба, и население, особенно дети, выменивали хлеб на яички. Мне укладывали в корзинку тол, засыпали мякиной, а наверх клали яички. Я одевалась получше, повязывала бант на голове и шла к дому по улице Маяковского. Делала перед часовым реверанс и на польском языке просила пропустить меня к «панам офицерам», чтоб обменять яички на хлеб, при этом я давала часовому три яйца. Он меня пропускал в кухню. Немец-повар уходил за хлебом, а я передавала яйца и тол Насте.

Каждый раз у меня сжималось сердце, когда я шла туда, но я вспоминала Инночку, Веру, Галю и овладевала собой.

Однажды повар не ушел, как всегда, за хлебом, а сам стал выбирать яички. Он копался в мякине, и я с ужасом думала, что сейчас он доберется до дна…

В это время Настя за спиной повара бросила на пол дорогое блюдо. Немец отвернулся и стал ругать Настю, а я тем временем выбрала из корзины все яйца.

Дома я рассказала об этом маме, она побледнела, обняла меня и сказала:

— А если бы тебя поймали, посадили в тюрьму, сказала б ты, чья ты и кто ты?

Я ответила:

— Никогда!

— Но тебя били бы, мучили, как Галю…

— Я тогда бы думала о наших погибших комсомольцах. Они были мои старшие товарищи, а я — пионерка, их смена.

— Доченька моя, а ты не обиделась бы на нас, что мы послали тебя на такое дело?

Я сказала маме:

— Я горжусь вами и нашим делом и с радостью умру, если нужно.

Наконец настал день, когда Настя завела часовой механизм глины и ушла в партизаны. Через шесть часов, когда немцы спали, произошел взрыв…

Потом папа и мама отвели нас с братом в партизанский отряд, а сами вернулись в город и оставались там до прихода нашей армии.

Калерия Зажарская (1930 г.)

Важное задание

Наш партизанский отряд перебрался из Омельковских лесов на другую сторону Днепра, ближе к Лоеву. Наш командир Василий Анатольевич! Зарубов знал меня лучше других: он до войны был директором нашего Лоевского детдома. Однажды он позвал меня в свою землянку.

— Вот что, Костя, — сказал он, — ты должен выполнить одно важное задание. Завтра пойдешь в Лоев, в наш бывший детдом.

Я внимательно слушал Василия Анатольевича. Мне радостно было, что именно мне поручается важное задание. Кроме того, интересно было посмотреть на здание нашего бывшего детдома. Я знал, что там теперь разместился немецкий штаб.

— Ты знаешь входы и выходы в детдоме лучше других, а это как раз нам и нужно, — говорил Василий Анатольевич, покуривая трубку, которую мы до войны подарили ему в день рождения. — Мину с часовым механизмом знаешь?

— Мы в кружке подрывников изучали.

— Так вот, эту мину нужно подсунуть фрицам на обед, когда офицерье выпивает. Сделаешь?

— Конечно, сделаю, — сказал я.

Мне тогда казалось, что подложить мину будет очень просто. Василий Анатольевич поднялся и положил мне, как взрослому, на плечо руку.

— Партизан Костя Бодровец, иди к моему помощнику Володьке; я сейчас приду, и ты получишь подробные указания, что и как делать.

В Вишневском поселке, у бабки Насты, связной нашего отряда, я переоделся в лохмотья, напялил большую баранью шапку, а мину замотал в тряпки и привязал к ноге. Шел мокрый снег. От долгой ходьбы нога, где была подвязана мина, начала млеть. Я перебрался через реку и, наконец, увидел Лоев. Парк над рекой был вырублен, торчали только пни.

Василий Анатольевич и Володька советовали мне зайти к Артему — бывшему водовозу нашего детдома. Водовоз часто расклеивал в городе листовки, которые ему передавали партизаны. Я постучал в низенькое окошко. Мне открыла Артемова дочь Галя. Ей было четырнадцать лет — так же, как и мне.