Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997

На самом деле машона и матабеле уже были затравлены и измучены голодом, поэтому готовы подчиняться. Их патриархальная система развалилась, индуны стали младшими чиновниками, которых можно по желанию увольнять. Народы оказались сведены до жалкого и унизительного состояния в тени плетки. Чтобы получить немедленное подчинение и сговорчивость чернокожих рабочих, сопровождаемое «болезненной улыбкой», белым требовалось только упомянуть стандартное количество ударов плетью: «Двадцать пять» [3241].

Африканские горняки и рудокопы терпели особенно ужасающие условия. Смертность соответствовала смертности в армии во время войны. Африканские крестьяне, которые поддерживали страну во время десятилетия после восстания, страдали от арендной платы, пошлин, сборов, взносов и других навязанных платежей. Был даже налог на собак в размере пяти шиллингов, который мешал их усилиям по борьбе с паразитами. Это приводило к жалобам о том, что землевладельцы «станут следующим этапом брать деньги с мух в наших краалях; лучше умереть, чем оплачивать такие требования».

Еще хуже была эрозия все более сокращавшихся земель чернокожих. Земли не только уменьшались количественно, но и ухудшались качественно. Европейцы завладели «богатыми красноземными почвами», отправив их жителей в негостеприимные регионы со множеством бабуинов, комаров и мух цеце. Поселенцы хотели проводить «сельскохозяйственную политику белых», которая, сохраняя труд черных мигрантов, полностью исключит из их областей то, что они называли «кафрским фермерством» [3242].

Африканцы были так подавлены, что некоторые утратили веру в собственную силу и духов, приняв веру завоевателей. Ранние миссионеры не производили особого впечатления, и их попыткам едва ли помогал первый епископ Машоналенда, который обычно отсутствовал и рассматривал африканцев, как «вызывающую отвращение деградацию рода человеческого» [3243]. Воины Лобенгулы использовали страницы евангелия, которое недавно перевели, для украшения своих головных уборов с перьями страуса. Но после 1896 г. зерно упало на менее каменистую почву. Священники часто находили, что им легче обратить в веру черных язычников, чем белых христиан. Последние, когда не занимались спортом (катанием на велосипеде, стрельбой, скачками, охотой на шакалов, игрой на бильярде, в крикет, регби и т.д.), имели склонность к поклонению Бахусу. Удачливые старатели купались в шампанском. После одних скачек, когда все горожане перепились, Умтали напоминал морг. Однако к 1920-м гг. почти десятая часть миллионного населения африканцев Родезии была обращена в христианство. Некоторые ходили в миссионерские школы, что стало единственной формой образования, доступной для них до 1920 г.

Как и обычно, увеличение количества «миссионерских мальчиков» усугубило и обострило этническое напряжение. Типичный поселенец жаловался, что миссионеры «уделают слишком много внимания теории «люди — братья» и упускают необходимость начинать снизу и постепенно внушать идеи дисциплины, гигиены и бережливости. В результате чернокожему дали понять, что он может рассматривать себя, как равного белому, стать высокомерным, дерзким и причиняющим беспокойство» [3244].

Такие поселенцы особенно возражали против обучения языку. Сами они обращались к африканцам на кухонном кафири или фанаголо — вульгарной смеси языка африкаанс, зулусского и английского. При этом они выражались в повелительном тоне, считая «знаком неуважения, если кафры разговаривали с ними на английском языке» [3245]. Правители Родезии испытывали тревогу от появления «образованных местных жителей» [3246], которые знали о собственной цивилизации и жаловались на то, что живут при «прикрытой форме рабства» [3247]. Поэтому колонизаторы искали способы закрепить белое превосходство через расовую сегрегацию.

В теории, после введения внутреннего самоуправления в 1923 г., имперское правительство оставалось опекуном черного большинства Родезии. Оно только на словах признавало и поддерживало особую ответственность Британии за африканские интересы, и это прямо проводилось на находящихся под протекторатом территориях — Басутоленд, Бечуаналенд и Свазиленд. На самом деле Министерство по делам колоний вероятно согласилось бы с последним главным администратором британской «Южноафриканской компании», который говорил: «Местные белые не больше подходят для управления местными жителями, чем большевики подходили для управления русскими» [3248].

Поэтому Лондон ограничивал власть нового Законодательного собрания в Солсбери, чтобы защитить права африканцев. Однако на практике британское правительство никогда не вмешивалось позитивно и редко пользовалось своим правом наложения вето. Министерство взяло на себя ответственность за Родезию и относилось к ней, как к доминиону. Лишь немногие африканцы имели право на голосование. Поселенцы управляли страной в собственных интересах. В дальнейшем они выкупили оставшиеся доли британской «Южноафриканской компании» в месторождениях минералов и железных дорогах.

Правление белых включало контроль над вооруженными силами, а также над гражданской службой. Так поселенцы Родезии оказывались в «совсем отличном положении» [3249] в сравнении с положением поселенцев в Кении. Но, хотя они и стали сильнее, они были беднее: как утверждалось, настоящим родезийцем делался только тот, кто не мог себе позволить уехать.

Предпринимались попытки привлечь богатых иммигрантов, долго находившийся на посту премьер-министр Годфри Хаггинс сказал, что стране требуются молодые люди, которые «в школе гоняли младших учеников по поручениям, которых в школе пороли» [3250].

Но страна по большей части получала поселенцев, у которых все было заложено. Их сопровождало внушительное и вызывающее беспокойство количество «любителей посидеть в баре и просто лодырей и бездельников» [3251]. В 1920-е гг. большинство белых фермеров жили в ужасающей нужде. Как писала Дорис Лессинг, они «использовали накидки из звериных шкур вместо оделял, ящики и канистры из-под бензина в виде мебели, мешки из-под муки в виде занавесок» [3252]. Многие верили в табак, только потом обнаружив, что перепроизводство девальвирует «золотой лист».

Великая депрессия еще больше погрузила их в долги, одновременно побуждая обладающих определенными навыками и опытных африканских рабочих подорвать положение европейских ремесленников. Когда белые оказались в неблагоприятных условиях и понесли убытки, то проследили, чтобы главный удар и основная тяжесть экономических бурь и кризиса упала на чернокожих. Как писал главный комиссар по делам аборигенов, «местный житель всегда являлся амортизатором в государственной машине» [3253].

Самой печально известной мерой, которую долго обдумывали и ввели в действие в 1930 г., был Закон о пропорциональном распределении земли, который стал «Великой хартией вольностей» белых [3254]. В соответствии с ним страна разделялась на кантоны в зависимости от цвета кожи. Проживание миллиона африканцев ограничили двадцатью восьмью миллионами акров (включая резервации), а сорок восемь миллионов акров (включая муниципалитеты) отдали пятидесяти тысячам европейцев.

Закон представлялся в виде защиты прав местных жителей на землю, которая могла быть куплена более богатыми иммигрантами, то есть средство защиты через сегрегацию. В таком виде он получил широкое одобрение в Великобритании и Родезии. Однако его явно разработали ради усиления белого превосходства на основе южноафриканской модели отдельного, но неравного развития.