Римская диктатура последнего века Республики

Хронологически это, по всей видимости, можно представить так: процессы ослабления традиционных связей и развития нехарактерных для римской civitas межличностных отношений становятся заметными к середине II в., на рубеже I в. эта тенденция делается ведущей, а в середине I в. — уже определяющей. Однако даже в условиях прогрессировавшего разложения общинных отношений и формировавшихся имперских связей проблема сосуществования традиции и новаций оставалась актуальной для римского общества.

Во II—I вв. происходило медленное вытеснение традиционного новым. Однако специфика эволюции Римской республики состояла в том, что трансформации не получали окончательного завершения, а накапливались: «новое» сосуществовало со «старым», одно противопоставлялось другому. В этом процессе могли иметь значение несколько факторов, часть которых была заложена уже в самой римской civitas. Первый из них — структурно-функциональный дуализм гражданской общины. Перед римской civitas изначально стояла двойственная задача: удовлетворение потребностей живших на ее территории людей и организация публичной власти. Общинные интересы порождали неофициальные отношения (личные или групповые), необходимость осуществления государственных задач вела к формированию официальных структур и официальных отношений. Этот социально-функциональный дуализм римской общины усугублялся следующим обстоятельством. В римской общине господствовало мнение, демократическое по своей сути, что избранные лица всегда должны выполнять волю избирателей. Но должностные лица избирались на народных собраниях, а их основная деятельность проходила в сенате. Как государственные чиновники они должны были отстаивать интересы всей общины, как члены определенной группы — выражать ее интересы. Как избранные в народном собрании они должны были отстаивать интересы демократического большинства, но чтобы оказаться в сенатском списке — соответствовать нормам и требованиям аристократической этики. Поскольку в Риме не было четко разработанного и зафиксированного государственного права, осуществление властных полномочий во многом опиралось не на легитимный порядок, а на норму, традицию, импульсивную импровизацию должностных лиц. Последние имели возможность отстаивать интересы выдвинувших их групп, даже вопреки интересам государства. Подобный структурно-функциональный дуализм римской общины объективно был основой нарушения заложенных общинных традиций, развития настроений индивидуализма, с одной стороны, и социального отчуждения, формирования отношений команды-подчинения — с другой ^{171}.

Второй фактор — общие мировоззренческие установки древних римлян, их религиозно-этические нормы. Для римлян было характерно отсутствие идеализации загробного существования ^{172}. Это ориентировало людей на земные ценности, активное отношение к действительности, тенденцию к преобразованию окружающего мира, социальную динамику.

Объективные, заложенные в самой римской civitas, факторы трансформации общинных отношений и формирования новаций во II в. оказались дополнены активной агрессией Рима. Наращивание территорий способствовало расширению экономических возможностей, что, в свою очередь, развивало хозяйственные интересы и обеспечивало условия самореализации римского гражданина, приводило его к постепенной эмансипации от общины, утверждало принцип личной ответственности за хозяйство, при котором каждый должен был полагаться на себя, а вместе с этим развивало индивидуализм, делало связь между людьми механической, трансформировало образ жизни и сознание.

Доходы от военных кампаний Рима распределялись не пропорционально сословному делению. Это вызвало сильнейшую имущественную дифференциацию римского гражданства, прогрессировавший рост численности деклассированных элементов, пауперов, маргиналов и т. п., активизировало эгалитарные устремления (требования перераспределения земли, кассации долгов), провоцировало рост социального напряжения, в конце концов делало невозможным гражданское единство, ослабляло общинную солидарность и коллективизм.

Расширение состава гражданства за счет италиков (особенно после Союзнической войны), а затем и провинциалов, усиление социальной мобильности, появление новых сословных и статусных групп, которые имели специфические интересы, порой далекие от общинных традиционных морально-этических норм, — все это меняло систему социального контроля. Общественное осуждение отходило на второй план, на первый план выступали формальные санкции: штрафы, конфискации, исключение из общины. Менялись и принципы самоконтроля. Внутренний самоконтроль, характерный для общинных отношений, основой которого было добровольное следование существовавшим правилам и нормам, стал постепенно заменяться внешним, когда главным побудительным мотивом, определявшим поведение, выступали страх выживания, наказания или ожидание награды. Это ослабляло общие принципы демократизма и республиканизма, развивало и усиливало принципы принуждения и ощущение социально-политического отчуждения.

Этнически гетерогенные, цивилизационно неоднородные, социально конфликтные части формировавшейся территориальной державы можно было удержать под римским империем только силой административного и военного давления. Расширение социально-политической практики вело к увеличению числа должностных лиц. Включение италиков в состав римской общины и присоединение провинций неизбежно увеличивало римскую бюрократию, что вело к столкновению интересов правящих аристократических кланов, а вместе с этим обернулось еще большим отчуждением большинства от государственно-политических интересов, персонификацией публичной власти, развитием политического лидерства, что также воспринималось, по определению К. Криста, как разложение традиции — «Sittenverfall» ^{173}.

Важным фактором разложения традиционных общинных отношений стало расширение в ходе римских завоеваний практики рабовладения. Негативные социально-экономические последствия этого процесса, такие как дифференциация гражданства, сокращение римского ополчения и т. п., стали очевидны уже к середине II в. Об этом говорил, например, Тиберий Гракх (Plut. Tib. Gr., 9; Арр. В. С, I, 9—10) ^{174}. Периодические рабские выступления (Liv., XXXIII, 36,1—3 — coniuratio servorum; XXXIX, 29,8—9 — mag-nus motus servilis; XXXIX, 41, 6 — magnas pastorum coniurationes; Per., 56; 69; 95—97 — bellum servile), безусловно, усиливали политическое напряжение в Римской республике. Еще опаснее для общины было вовлечение рабов в гражданские столкновения. Известно, что Л. Сергий Каталина использовал их в своей борьбе за консулат (Арр. В. С, II, 2; ср.: Cic. In Cat., II, 26; III, 14; Sail. Cat., 24, 4). Аппиан обращал особое внимание на отрицательную роль, которую сыграли рабы в беспорядках, возникших в Риме в 52 г. в результате противостояния Клодия и Милона (Арр. В. С, II, 21—23). Показателем широкого включения рабов во внутриполитические конфликты можно считать тот факт, что во второй половине I в. практически не было самостоятельных рабских выступлений. Участие рабов в экономической жизни и в гражданских столкновениях I в. «раскачивало» социально-политическую систему, хотя не играло определяющей роли в процессе трансформации республики в империю ^{175}. Особенно пагубными для римской civitas были моральные последствия рабовладения, что признается практически всеми без исключения исследователями, начиная с А. Валлона ^{176}. Совершенно права была М. Е. Сергеенко, когда подчеркивала, что «рабские восстания были наименее страшной формой мести» рабов своим хозяевам ^{177}. Дело в том, что рабы, не включенные официально в гражданский коллектив, на практике принимали самое активное участие в жизни римских граждан. Рабов можно было встретить повсюду: в домашнем быту, в сельском хозяйстве, в ремесле. Смешиваясь со свободным населением, они несли настроения постоянной социальной неудовлетворенности, нагнетая напряженность в общине ^{178}. Кроме того, рабы оказались включенными в интеллектуальную сферу. Рабом, а затем отпущенником одного из римских сенаторов был Ливии Андроник — основоположник римской литературы, создатель римского эпоса и драматургии (Liv., VII, 2, 8), сочинения которого даже в I в. считались школьной классикой (Cic. Brut., 71—74). Большое число грамматиков и риторов: Публий Валерий Катон, Стаберий Эрот, Леней, Квинт Цецилий Эпирот, Марк Веррий Флакк — были либо рабами, либо вольноотпущенниками. По сведениям, сохранившимся у Светония, ритор Л. Атей Филолог, грек по происхождению, попавший в рабство во время пребывания Л. Корнелия Суллы в Греции и затем освобожденный, был наставником многих знатных молодых римлян, состоял в наилучших отношениях с Саллюстием и Азинием Поллионом (Suet. De gram, et rhet., 10, 1—7). Грамматик Корнелий Эпикад был вольноотпущенником Л. Корнелия Суллы и наставником его сына Фавста (Suet. De gram, et rhet., 12,1—2). Все они имели возможность непосредственно влиять на умы и настроения римской элиты и формировать отчасти общественное мнение. Например, грамматик Леней — вольноотпущенник Помпея Великого, преданный памяти своего патрона, выступил с резкими обличениями в адрес Саллюстия, который, как известно, был сторонником Юлия Цезаря (Suet. De gram, et rhet., 15, 1—3).