Москвичи и москвички. Истории старого города

Болезнь Николая Васильевича, наверное, была исключением из ряда других известных.

Уста исполнит смеха

В Гоголевском комитете, образованном в 1890 году к празднованию столетия рождения писателя, в начале июня 1906 года было решено заказать статую Н. В. Гоголя. Постановили ассигновать на это 70 тысяч рублей…

Известно, с какой радостью, с каким всенародным подъемом 26 апреля 1909 года в Москве у Арбатской площади, в конце Пречистенского бульвара, открывали этот памятник работы скульптора Николая Андреевича Андреева.

А к столетию со дня кончины великого мастера слова в городе поставили вторую статую — работы Николая Васильевича Томского, в виде крепкой свечки. Для установки памятника ваятеля Николая Васильевича в память великого писателя Николая Васильевича первую скульптуру Н. А. Андреева переместили. Приблизительно на 100 метров в сторону — в глубину двора на Никитском бульваре — к дому, где Н. В. Гоголь проживал и где его застала смерть.

Интересно, что до тех двух торжественных монументов наш город уже имел два памятника автору незабываемой поэмы «Мертвые души». Они пользовались достаточной известностью, хотя были надмогильные: оба находились на кладбище Даниловского монастыря. Скромные и очень простые.

Первый представлял из себя высокую плиту из черного мрамора, сделанную в форме гробницы. На плите монументалистами были размещены следующие надписи.

Сверху, на горизонтальной поверхности: «Здесь погребено тело Н. В. Гоголя, род. 19 марта 1809 года, сконч. 21 февраля 1852 г.».

Спереди, на вертикальной глади: «Горьким словом моим посмеюся.

Слева — две: «Муж разумивый престол чувствия и «Правда возвышает язык.

Справа: «Истинным же уста исполнит смеха, уст не же их исповедания.

С западной стороны захоронения стоял другой памятник в виде брошенной гранитной глыбы, на которую был водружен высокий крест из толстых спаянных медных пластинок.

На глыбе была аккуратно выбита надпись: «Ей, гряди, Господи, Иисусе.

Что еще мог увидеть почитатель таланта Гоголя, подошедший поближе к этому медному кресту на Даниловском некрополе?

Предполагалось, что начертанных профессионалами слов на этих памятниках вполне достаточно для размышлений о писателе. Но нет! На кресте со всех сторон находились бесчисленные кривые буквы, нацарапанные разными обывателями. Слова из этих букв свидетельствовали о том, что Гоголь не был забыт, что к его могиле «народная тропа» никак не заросла.

Самовольные надписи на кресте состояли, в большей своей части, из имен, фамилий, прошедших календарных дат. Были и наименования сословий, к которым принадлежали любители чтения гоголевской прозы. Встречались (судя по отметкам) студенты, сельские учителя, рядовые, вольноопределяющиеся, многие другие — всех не перечислить. Удивительно: даже учителя словесности. Один писавший сообщил, что он из Полтавской губернии. Видимо, хотел отметить в веках, что Гоголь — его земляк, с родственниками которого он вполне мог за деревенской околицей запросто поболтать. Здесь были короткие стихотворения и изречения, какие-то простые характеристики этих маленьких писак.

Двое рядовых из Софийского полка, перепутав обыкновенные тетрадные или книжные листы с медью креста, начертали:

Хорошо, что не все те «миллионы» удосужились о своей действительной скорби так открыто поведать другим русским «миллионам».

Еще два посетителя выскребли: «И мы (перечислены…такие-то. — Т. Б.) пришли к тебе, о, Гоголь милый, поплакать на твоей могиле». Интересно, плачет ли кто искренне или манерно у какого-нибудь из памятников Гоголю сейчас? Ни на Гоголевском бульваре, ни на Никитском такого не видела. Но, ручаюсь, Николая Васильевича до сих пор действительно не забывают и очень любят.

Поклонник неопределенного пола написал восклицание: «Человек он был!» Другой осмелился дать характеристику: «Ты правдою своей заслужил себе бессмертие».

Посетитель кладбища, прочитавший по максимуму буквы, которые можно было разобрать здесь на медном кресте, получал общее впечатление о тех, кто не забыл Гоголя: о задушевности его почитания, о сердечности нахлынувших чувств перед могилой, о невозможности удержаться от подступивших мыслей, о широкой забывчивости по части того, что плохо портить надгробия пусть даже с добрыми порывами.

Вышло так, что в связи с уничтожением в начале советского времени всего Даниловского кладбища и переносом праха писателя в другой московский некрополь (на старое кладбище Ново-Девичьего монастыря) все самодельные надмогильные надписи пропали. Вместе с меднымы пластинами креста.

Каюсь: хотя я не отношусь к разряду тех обывателей, что за отсутствием собственных мыслей читают разные послания на заборах, стенах домов и бытовых кабин, но удосужилась представить в выше стоящих абзацах то, что уже давным-давно в истории исчезло и не имеет никакого шанса на возврат. Сделала это не только для того, чтобы кто-то мог сравнить эпистолярный жанр давно забытых предков и современный. А лишь с целью как-то отметить почти незаметные фрагменты жизни страны, которые какой-то своей малой частичкой связались с именем человека, что две сотни лет назад был рожден для гордости русскоговорящих людей.

Несостоявшийся музей

В журнале Московской городской думы 21 апреля 1917 года была помещена любопытная запись. В ней речь шла о том, что особоуполномоченный Всероссийского союза городов по Западному фронту Н. Н. Щепкин послал в Московскую думу Георгиевский крест 2-й степени под номером 30 442.

Посылка до адресата дошла. При ней было сопроводительное письмо господина Щепкина с рассказом, каким образом крест к нему попал.

Однажды Щепкин, выполняя поручение председателя Государственной думы (она находилась в Петрограде), посетил 3-й Гренадерский Перновский полк.

Визит высокого армейского гостя произвел очень сильное впечатление на одного из подпрапорщиков этого полка А. В. Пролыгина. С большим эмоциональным подъемом и с волнением подпрапорщик снял со своей груди Георгиевский крест и, протянув Щепкину, попросил передать его городу Москве как символический залог родного полка. Причиной тому было принятое полком решение до самого конца той мировой войны, до последних сил исполнять воинский долг по защите Родины от оккупантов. Москва, всегда считавшаяся сердцем России, должна была быть в том уверенной.

Такой подарок оказался своевременным. Ведь чуть ранее того, 25 октября 1916 года (ровно за год до переворота), в Мосгордуме приняли решение об организации в Москве — по причине ее центрального положения и за исторические заслуги города перед страной — Всероссийского центрального музея войны. Речь шла о войне, которую историки позднее назвали Первой мировой, а те, кто испытал все ее ужасы на себе — Второй Отечественной войной. Первой считалась война в предыдущем веке с Наполеоном.

Постановлением Мосгордумы было решено: Георгиевский крест А. В. Пролыгина присоединить к числу предметов, хранимых в том Музее войны.

В постановление Думы внесли и такую запись: