Подконвойный мир

— Нюрой меня зовут, слышишь, милый! — кричала, прощаясь, подружка Пивоварова. — Тебя-то как зовут, родненький?

Пивоваров сказал ей правду и только тогда расстрепанная, обессиленная, плачущая отдалась она в руки солдат.

Наконец-то с получасовым опозданием удалось впихнуть растормошенных мужчин в заводскую зону.

За воротами охватили их дурманящие запахи литейки. Ветер кружил в заводской котловине темнобурые струйки тяжелой окиси азота, парную одурь литейных газов, пыльный дух сталеплавильных печей.

Печи эти и сейчас занимают четверть длинного и узкого литейного цеха, а в пристройке рядом гудит, воет генератор индукционной печи и вторит ему басом дрожащий от напряжения трансформатор дуговой печи. В пристройке этой, возле скопища сложных машин и приборов «колдовал» Пивоваров, на печах первым подручным сталевара «вкалывал» Журин.

Ветераны литейки приметили, что с появлением Журина, главный инженер завода Драгилев «зачастил» в сталеплавильное отделение.

Журин чувствовал, что Драгилев ждет от него — единственного среди сталеваров инженера — слов и дел, способных вывести сталеплавление из прорыва.

Разговор об этом состоялся прямо возле печи.

— Ну как, Журин, освоились? — начал Драгилев.

Журину нравился этот понятный ему человек, младший чуть ли не на десятилетие по возрасту и все-таки принадлежащий к одному с Журиным поколению «мантульников пятилеток и героев боев».

Драгилев приказал старшему сталевару Бредису подменить Журина на четверть часа. После этого беседующие отошли в сторону.

Уже в начале разговора Драгилев вынул из кармана своего кожаного на меху пальто блокнот и стал торопливо записывать. Когда над головами громыхал мостовой кран, или с особой силой взвывал трансформатор, Драгилев чуть ли не прикасался ухом к орущему рту Журина.

Сталевары ревниво, недоброжелательно косились на Журина, а издали присматривался к беседующим старший мастер Гребешков.

— Есть у меня в заключение два предложения, — расслышали сталевары в момент сравнительной тишины слова Журина. — Первое: на индукционной печи варить марганцовистую сталь. Везут ее сюда тысячи километров, в то время как мы можем ее изготовлять сами.

Драгилев медлил с ответом. Журину казалось, что он видит за широким, бледным, тонкокожим лбом Драгилева лихорадочную сумятицу размышлений.

— Почему столько нерешительности, раздумий, колебаний в таком ясном деле? — недоумевал Журин. Очевидно, не легко ему проводить свою линию. Вероятно кругом, как обычно, извиваются змеи интриг.

Наконец, карие с зелеными блестками глаза Драгилева выглянули из-за пушистых девичьих ресниц. С глубоким выдохом заструились пленённые до этого слова:

— А если сорвемся, Журин? Ведь нужно переходить с кислой футеровки на основную. Создавать вновь всю технологию. Если сорвемся то вас, в лучшем случае, спихнут на общие работы и мне влетит. Период реконструкции, освоения всегда связан с потерей времени, средств, возможными авариями, срывами. Новое у нас всегда кровью сдабривается. У вас десятилетний срок и, значит, до двадцати пяти могут добавить.

— Верю в удачу, — упорствовал Журин. — Хочется помочь вам лично и делать в жизни больше нечего, кроме работы. Ну, и еще… В человеке есть потребность в творчестве, новаторстве. Это — не творческое предложение. Это экономически выгодное нововведение.

— Хорошо. Прошу вас, Журин, написать докладную. Приложите технико-экономический расчет. Решение еще не принято. Я изучу. Посоветуюсь. Доложу директору. Лучше будет, если вы пока об этом не будете широко распространяться в цехе. Ясно? Что еще у вас?

— В днище футеровки дуговой печи — четыре слоя кирпича ребром. Считаю, что можно оставить три слоя и увеличить, таким образом, емкость печи до полутора и даже двух тонн расплава вместо одной тонны сейчас.

— Повременим пока с этим, Сергей… — главный инженер запнулся.

— Михайлович, — подсказал Журин.

— Кстати, Журин, меня можете звать по имени отчеству: Иосиф Григорьевич.

— Благодарю. Можно и при посторонних?

— Да. Так мы повременим. Сразу два дела не осилить. Вы, ведь, понимаете, что энтузиастов, поддерживающих ваши нововведения можно в первое время не обнаружить. Пивоваров — но он молод, неопытен. Обратите внимание на Чепурко. Он — дежурным электриком во второй смене. Молод. Любознателен. Прямодушен. Со старшим электриком Далем сработались? А как со старшим мастером Гребешковым?

— С Далем непосредственно сталкивался мало. Знаю, что он ревниво насторожен или даже враждебен в отношениях с Пивоваровым. Что касается Гребешкова, то лучше бы установить так, чтобы он в вопросы технологии не вмешивался. Он — не специалист в электроплавлении. Знает формовку. Однако, заведено так, что он дает технологические указания сталевару, причем, часто безграмотные, вредные. Мой сталевар, Бредис, выполняет эти команды по недостатку знаний и из боязни ослушаться. В результате — получаем сталь с пороками и с отклонениями от заданного состава.

— В этом деле, Сергей Михайлович, я вам помочь не смогу, — смутился Драгилев. — Знаете, ведь, что главное качество, требуемое от каждого советского работника — это политическая благонадежность. Деловые качества — второстепенный признак по сравнению с главным — преданностью государству, партии. Гребешков — член партии с большим стажем. Был на крупной руководящей работе. Этим все сказано. Подчиняйтесь ему. Научите его. Ясно? Теперь прощайте. Головоломок вы мне задали достаточно.

— Только два слова, Иосиф Григорьевич.

— Слушаю.

— На лагпункте выводят на снегоочистку и в котлованы учителя физики Бегуна Фрола Ниловича. Нельзя ли его на завод дежурным электриком подстанции печей?

— Хватит в сталеплавильном отделении двух заключенных по пятьдесят восьмой статье, — ответил Драгилев. — Вам же труднее будет. Случись какая авария — усмотрят саботаж, вредительство, групповщину. Я и так много взял заключенных одновременно с вами.

— Может быть, один человек — не проблема, Иосиф Григорьевич? — продолжал упрашивать Журин. — Какая польза государству от того, что человек с высшим образованием чистит деревянной лопатой снег?

Пушистые ресницы главного инженера опять занавесили внутренние колебания и раздумье.

— Хорошо. Когда марганцовистая сталь пойдет — Бегун будет на заводе в кислородном цехе. Там нужен грамотный человек. Напомните мне об этом через месяц. Через неделю принимайте смену у Бредиса. Он идет в отпуск. Просится на более легкую работу. Жалуется на здоровье. Будете сталеваром. Добре?

На двери подстанции дуговой сталеплавильной печи нарисованы были череп и кости. Вязь рваных букв гласила:

«Высокое напряжение. Посторонним вход строго воспрещен».

Подстанция была идеальным местом для приготовления самогона. Под трансформатором и в камерах высокого напряжения можно было без риска держать канистры, в которых бродила, пенилась приятная на вкус, очень хмельная дешевая выпивка.

Заправлял этим делом вольнонаемный, дед Шлыков, числившийся дежурным электриком. Даль руководил, а старший мастер цеха, Гребешков, инспирировал всю затею.

Гребешков подписывал на имя Шлыкова фиктивные наряды на выдуманные Далем работы, дабы финансировать расходы на сахар и дрожжи для самогона.

Гребешков был алкоголиком со стажем. Даль — недавно втянувшимся любителем. Дед был падок на хмельное, но слаб. Пьянел быстро и поэтому на работе ему не давали больше двухсот граммов. Остальное он лакал дома, как и его начальники.

На самогоне держались служебные связи Даля. Самогон способствовал адюльтерам Гребешкова. Самогон стал первопричиной враждебности, которую ощутили Пивоваров и Журин с первого дня их работы в сталеплавильном отделении.

— Могут застукать, гады, — волновался Даль. — Чужая душа — потемки. Может ссученные, и их специально подослали.

— Держи все в камере масляного выключателя, — поучал Гребешков, — а ключ — всегда у себя. Закладывать, — Гребешков щелкнул по горлу, — будем в смену Шлыкова. Чуть что: знать ничего не знаем, ведать не ведаем, кто поставил, зачем и почему. Это, мол, дело заключенных. Им это в новину.