Саламина

- Я возьму четыреста кило, - сказал я.

- Может быть, там столько и не будет, - ответил он.

- Тогда, все что у вас есть. Скол! (За ваше здоровье!) Павиа! (он любил пиво).

Оставив мясо, чтобы его забрала первая же шхуна, перевозившая товары в поселки, я с легким сердцем отплыл домой.

Конечно, если бы я об этом ничего не говорил, если бы на радостях не разболтал об этом Троллеману, если бы у меня хватило на это здравого смысла, то никаких осложнений не было бы. Но так как здравого смысла у меня не было, то два дня спустя, когда Троллеман попросил у меня одолжить ему моторную лодку для поездки в Тартусак (там была почтовая станция, которую он, как начальник торгового пункта, обязан был каждый год обеспечивать углем и мясом для собак), я сказал: "Конечно, пожалуйста", - и больше об этом и не думал.

Шла третья неделя сентября. Каждый день приплывали льдины из Ринк-фьорда и при первом сильном ветре с севера развертывались, как маневрирующая армия перед наступлением на Игдлорсуит. А моя моторная лодка стояла с неисправным двигателем, беспомощная перед надвигающимися событиями. Напрасно я просил уманакские власти одолжить мне такелажные приспособления, чтобы в случае опасности вытащить лодку на берег. Они обещали и не прислали ничего. Снова пришла шхуна: такелажные приспособления не прибыли. Очень обеспокоенный, я решил отправиться на шхуне в Уманак, забрать такелаж и вернуться на этой же шхуне, которая пойдет назад через десять дней. Заодно я бы прихватил мясо для собак, так как ближайшим портом, куда должна была зайти шхуна, был Нугатсиак.

Но Троллеман, услыхав о моем намерении, стал возражать самым энергичным образом.

- Нет, нет, не надо ездить. Нет, мистер Кент, не ездите. Они пришлют такелажные приспособления. Нет, не ездите.

Вначале я был даже озадачен бурным волнением этого легко возбудимого человечка. Он всегда любил поговорить, теперь говорил без умолку. Он всегда был добродушным парнем, веселым, открытым - "здорово, друг", "располагайся как дома", - а сейчас просто любил меня.

- Ну-ка, мистер Кент, давайте, выпьем. Да, да, вы должны выпить. Заходите!

Валить вину на соседа - неблаговидная привычка. Перекладывая часть ответственности на Троллемана, я должен признать, что тем не менее сам был виноват в происшедшем, во всяком случае, содействовал наступлению катастрофы.

- Я не могу зайти и выпить с вами, - сказал я, - потому что до отъезда должен поставить свою лодку еще на один якорь. У меня времени в обрез.

- Ну вот, мистер Кент, ну, ну, ну, я бы этого не делал, мистер Кент. Это для лодки совсем не нужно. Давайте, мистер Кент, заходите.

- Держу пари, что второй якорь будет нужен, если начнет задувать. Нет, пустите.

Но он не пустил меня, просто прилип ко мне - таким я стал дорогим гостем.

- Я поставлю за вас якорь, - сказал он, - я его поставлю. Сделаю это, как только ваша шхуна отплывет. Ну заходите же, мистер Кент, заходите.

Я как дурак зашел, выпил с ним стаканчик, два, три, четыре, я не считал. А Троллеман, веселый парень, просто захлебывался от дружеских чувств. Все в порядке, пора на борт, и я встал. Нет, он меня проводит.

- Я вас отвезу на лодке, я хочу вас отвезти.

У Троллемана были плохие отношения со шкипером шхуны. Пока Троллеман, взошедший вместе со мной на борт, изливал на меня остатки своей глубокой привязанности, судно подняло якорь и тихо отошло.

- До свиданья, до свиданья, - плакал Троллеман, не обращая на это внимания, - счастливого плавания, скорого возвращения. Ах, да, кстати, передайте вот это Павиа Корцену; тут кое-какой мой должок. - И он сунул мне в руку запечатанный конверт. - А теперь, счастливо.

О господи! Да мы отплыли.

Шкипер был непреклонен. Лечь в дрейф, для него! Он расхохотался. А Троллеман, спускаясь со шхуны и отчаливая, едва не опрокинул лодку.

- Не забудьте поставить якорь, - крикнул я.

- Поставлю, - отозвался Троллеман.

В тот же вечер в Нугатсиаке я записывал: "Великолепие дня, солнце, синее море, золотые заснеженные горы, резкий, холодный, чистый северо-восточный ветер..." Я и сейчас помню красоту этого дня, золотой снег, который я писал, фиолетовые тени на нем, золотое и фиолетовое на фоне бирюзового горизонта неба. Помню ветер, крепкий ветер: моторная шхуна, идя прямо против ветра, с трудом добралась до Нугатсиака. И как дуло всю ночь! Мы оставались на борту шхуны.

- Это вам от Троллемана, - сказал я Павиа на другой день, передавая ему конверт.

- Мне? - у него был удивленный вид.

Он вскрыл конверт, в нем оказались деньги. Снова удивление:

- Мне? За что?

Я не знал.

- Теперь, - сказал я, - я возьму мясо для собак.

- Оно у вас, - сказал Павиа, - это все, что у меня было. Я так и сказал Троллеману, когда он приехал забрать его.

Мое мясо для собак пошло на создание запаса почтового пункта в Тартусаке.

- Теперь в Уманак, - сказал шкипер Ольсен, отодвигая тарелку и вставая. - Спасибо, Павиа.

И мы втроем пошли вниз, к берегу.

На берегу собрался народ. Только что приплыл человек на каяке. Он переступил через борт своей лодочки, нагнулся, засунул по локоть руку в кокпит, легко поднял каяк и, отнеся его вверх по склону в безопасное место, осторожно опустил на землю. Затем направился прямо к Павиа и передал ему письмо.

- Это вам, - сказал Павиа, взглянув на адрес. Я распечатал письмо и прочел:

Игдлорсуит, воскресенье 20-е 11 ч. утра

"Дорогой Кент! Вашу лодку прошлой ночью прибило к берегу; в ней есть пробоины, но трудно сказать, где и какой величины. Мы останемся здесь и попытаемся вытащить ее, когда будет прилив. Вам следовало бы попросить уманакскую шхуну зайти в Игдлорсуит и забрать лодку в Уманак. Она, наверно, не сможет долго продержаться на воде, а у нас мало времени, и мы должны скоро уезжать отсюда.

Ваш И.О.Б. Петерсон".

(Петерсон был канадский геолог, производивший разведку для датского правительства. Он приехал в Игдлорсуит как раз вовремя, чтобы спасти мою лодку от полной гибели. Спасибо, Петерсон! Он уехал на следующий день.)

Ночь была темная, бурная. Полоса света от фонаря, который держал кто-то, падала на игдлорсуитскую пристань, плясала на бурной воде. В этом свете было видно скопление льда, прибитого к берегу. Моя лодка стояла на якоре, на борту горел тусклый свет. На берегу нас ждала толпа и Троллеман. Они рассказали нам о пронесшейся здесь буре, о том, как пригнало лед, сметавший все перед собой, о том, как лодка стояла беспомощная в месиве льда и волн прибоя. О том, как с помощью лодки Петерсона они оттащили мою, о том, как она стала наполняться водой. Где-то в ней образовалась течь, и теперь она держалась на плаву только потому, что воду непрерывно откачивают.

Я повернулся к Троллеману:

- Вы поставили второй якорь?

- Вот, видите ли, вот как было дело. Ну, я, говоря по правде, - нет, мистер Кент, я...

- А как насчет моего мяса для собак?

А, это другое дело; да, он прямо сиял. Торговец потирал руки.

- Ну, это другое дело, мистер Кент. Видите ли...

- Идите к черту!

Так произошел разрыв, наши пути разошлись. Началась война, которая, вместо того чтобы превратить меня в отверженного, покинутого всеми друзьями, бросила прямо в объятия жителей поселка. Отверженным оказался начальник торгового пункта.

Но в тот момент, когда лодка моя была негодной скорлупой, а я неоперившимся изгнанником из официального гнезда, обстоятельства казались мрачными, как эта мрачная ночь. Меня поддерживало бешенство... и Саламина. Если в прошлом я отклонял ее постоянные предупреждения относительно Троллемана и отвечал на неоднократные жалобы на жульничество, что это не имеет значения, то теперь ее гордое "я ведь вам говорила" доказывало не только ее лояльность ко мне, но как-то давало мне чувствовать, что за ней и за мной - стоит вся армия ее племени. Я сделал выбор, я примкнул к ней.