Русская Италия
Русская Италия читать книгу онлайн
Известно ли вам, что в Италии с большим уважением относятся к святым для любого русского человека вещам и что там существует множество мест, связанных с именами наших великих соотечественников? Знаете ли вы, что в Венеции хорошо знают творчество Чайковского и Бродского, а во Флоренции любят Достоевского? В той же Флоренции можно найти не одно местечко, связанное со знаменитым родом Демидовых. В Вечном городе существуют места, связанные с именем Гоголя и Брюллова. И сегодня на берегах Адриатики возникают новые российские святыни — недавно состоялось освящение русского православного храма во имя Святой Екатерины на территории российского посольства в Риме.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Умерла Анна Григорьевна в Ялте в голодном военном 1918 году. Через пятьдесят лет, в 1968 году, ее прах был перенесен в Александро-Невскую лавру и захоронен рядом с могилой мужа.
Когда умер Ф. М. Достоевский, Любе было одиннадцать лет.
Похороны отца, вылившиеся в грандиозное мероприятие, весьма сильно подействовали на ребенка. В конце концов это не лучшим образом сказалось на ее характере. По воспоминаниям современиков, Любовь Федоровна была заносчива, высокомерна, да и просто неуживчива. Она не помогала матери в увековечивании славы Ф. М. Достоевского, создавая свой образ дочери знаменитого писателя, а потом и вовсе разъехалась с Анной Григорьевной.
Ее попытки писать вылились в сборник рассказов «Больные девушки» (1911 год), романы «Эмигрантка» (1912 год) и «Адвокатка» (1913 год), не встретившие большого признания.
Конечно же Любовь Федоровна считала это несправедливым, но ей было особенно сложно, ведь все вокруг вольно или невольно сравнивали ее творчество с творчеством ее великого отца.
В романе «Эмигрантка» речь идет о некоей Ирине Мстинской, оказавшейся на чужбине. Роман этот лишен особых изысков, но его просто невозможно не считать автобиографическим, и в этом состоит его главная ценность. От имени своей героини Любовь Федоровна дает нам интереснейшие описания Италии и впечатления о ней русской девушки-эмигрантки. Вот, например, какое она дает описание Рима:
«Сначала средневековая часть города поглотила Ирину. Целыми днями бродила она по лабиринту узких грязных улиц, без тротуаров, где люди, лошади, ослы, трамваи и велосипедисты двигались общей массой посреди мостовой. Жутко и мрачно становилось у нее на душе при виде отвратительных домов, не жилищ, а, вернее, логовищ, в которых до сих пор живут римские бедняки. Каким контрастом представлялись ей рядом с этими логовищами соседние роскошные палаццо с чудесными дворами, с мраморной колоннадой и внутренними садиками, заросшими пальмами и апельсинными деревьями. Но и палаццо, несмотря на всю роскошь, давили ей сердце. Ирине вспомнилась вся жестокая и несправедливая жизнь Средних веков. Она понимала теперь эту жестокость: в этих мрачных переулках, в этих угрюмых дворцах, куда никогда не заглядывало солнце, нельзя было мыслить честно и правильно. Ясным стало для Ирины, почему человечество, покончив со средневековым режимом, тотчас после Французской революции, поспешило уйти из этого лабиринта кривых и смрадных переулков и придумало новый тип городов с широкими, залитыми солнцем улицами.
Лишь одни пьяццы с их восхитительными фонтанами освещали и радовали эти мрачные кварталы. Здесь лучше всего можно было наблюдать римскую толпу, неприглядную, лишенную своих живописных национальных костюмов, но столь своеобразную, столь интересную!»
А вот еще одно, не менее эмоциональное и спорное:
«Пансион, в котором поселилась Ирина, был переполнен, как и все вообще римские пансионы, старыми девушками всех национальностей. Какой-то таинственный ветер гонит их со всех концов света в Вечный Город. Едут они, мечтая найти в нем мир и душевное спокойствие и почти всегда его находят. Оно и не мудрено: Рим — не город, а живописное, позолоченное солнечными лучами заката, кладбище. На людей живых и деятельных Рим производит тяжелое впечатление; но людям, пропустившим жизнь мимо себя, это кладбище дорого и мило. Живя в других городах, эти отжившие люди чувствуют себя чуждыми лихорадочному движению вперед — оно их сердит и смущает. В Риме же нельзя думать ни о будущем, ни о настоящем. Мысли все время витают в прошлом, и люди интересуются лишь теми, что давно истлели в своих могилах».
А вот весьма интересное рассуждение о том, как менялось в начале XX века отношение людей к России:
«Русские люди представлялись ей богатырями и рыцарями, всегда готовыми сражаться за правду и христианскую веру, за всех обиженных и гонимых. Когда началась японская война, она с искренним удивлением спрашивала себя, как могли эти жалкие обезьяны объявить войну таким богатырям; даже жалела японцев за подобное безумие. Можно, поэтому, представить себе ее отчаянье, ее страданья при первых же наших неудачах!
Никого из близких не было у Ирины на войне, но каждое наше поражение оплакивалось ею, как собственное несчастье.
Поглощенная своим горем, она не придала значения ни русской революции, ни новым реформам. Как все страстно верующие люди, Ирина бросилась в другую крайность — в презрение к России.
Все стало ей постылым в родной стране. Не верила она больше никому: ни народу, ни интеллигенции. Все это были жалкие трусы, ограниченные, ленивые, необразованные.
Ирина стала чаще ездить за границу. Там, наоборот, все казалось ей прекрасным.
Она хвалила германскаго Бауэра за его трудолюбие, швейцарцев — за их порядок, французов — за гениальность.
Прежде, пробыв за границей три месяца, Ирина чувствовала тоску по родине и, приезжая на границу, готова была обнять и расцеловать носильщика за его добродушное, славянское лицо.
Теперь она возвращалась домой с досадой, бранила русские порядки, с отвращением смотрела на скучные бесконечные поля, что уныло мелькали перед окнами сонно движущегося поезда, на всю заснувшую природу и жизнь».
В данном случае речь идет о героине романа Л. Ф. Достоевской, но в принципе так могла рассуждать любая русская девушка, оказавшаяся после революции перед выбором — оставаться в кардинально изменившейся России или уезжать в эмиграцию.
Работая над романом «Эмигрантка», Любовь Федоровна уже не раз жила за границей. А в 1913 году, после очередного выезда на лечение, она осталась там навсегда.
В эмиграции Л. Ф. Достоевская жила литературным трудом. С прекращением переписки с матерью после ее смерти летом 1918 года биографы дочери писателя почти потеряли ее след в Европе.
Известно лишь, что в 1921 году она присутствовала на торжестве по поводу 100-летнего юбилея Ф. М. Достоевского в немецком городе Эмс. В те дни она заявила прессе: «Если столетие со дня рождения Достоевского не может праздноваться в России, я хотела бы, чтобы это произошло в Европе; ведь уже давно Достоевский стал универсальным писателем, одним из тех светочей, которые освещают путь человечеству».
В Германии же Л. Ф. Достоевская написала и опубликовала (сначала на немецком, а позже и на других европейских языках) главный труд своей жизни: «Dostoejewski geschildert von seiner Tochter» (München, 1920). На русском языке эта книга вышла в России под названием «Достоевский в изображении его дочери Л. Достоевской» в 1922 году, но в сильно сокращенном варианте.
Эта книга содержит немало фактических неточностей и спорных утверждений, но, как записки очевидца, является достаточно ценным источником для исследователей творчества великого писателя.
В своей книге Любовь Федоровна довольно подробно описывает жизнь своих родителей за границей. Наибольший интерес для нас, естественно, представляют строки, посвященные Италии.
Л. Ф. Достоевская пишет:
«Прибыв в Италию, мои родители прежде всего остановились в Милане. Мой отец хотел снова увидеть знаменитый собор, который произвел на него глубокое впечатление во время его первого путешествия в Европу. Он осмотрел все детали его, пришел в восторг от его фасада, хотел даже взобраться на крышу для того, чтобы полюбоваться видом, простиравшимся далеко по Ломбардской равнине. С началом осенних дождей мои родители уехали в Флоренцию и устроились там на зиму. У них не было там знакомых, и они были предоставлены друг другу в течение нескольких месяцев…
Во Флоренции мой отец был очень занят: он писал свой роман «Идиот», начатый им в Женеве. Мать помогала ему, записывая стенографически сцены, которые он диктовал ей. Но все-таки она боялась мешать ему в часы, когда он сосредоточивался, и поставила себе задачу подробно изучить Флоренцию с ее прекрасными храмами и чудными художественными коллекциями. Она привыкла назначать мужу место встречи у какой-нибудь знаменитой картины, и когда Достоевский переставал писать, он встречался с нею в палаццо Питти. Мой отец не любил изучать картинные галлереи с Бедекером [2] в руках; при первом же посещении он избирал несколько нравившихся ему картин и приходил часто любоваться ими, не интересуясь остальными. Долго стоял он перед своими любимыми картинами и излагал своей жене мысли, которые они возбуждали в нем. Затем они гуляли по городу, вдоль Арно. По дороге к дому мои родители делали круг для того, чтобы взглянуть на двери баптистерий, которыми восхищался мой отец. Если стояла хорошая погода, то они отправлялись на прогулку в Кашины или в сад Боболи. Розы, цветущие там в январе, произвели сильное впечатление на их северную фантазию. Мои родители привыкли в это время года видеть покрытые снегом реки, покрытые снегом улицы и закутанных в шубы людей. Цветы в январе казались им непостижимым явлением. Мой отец говорит о розах в саду Боболи в своих письмах к друзьям, а моя мать в своих воспоминаниях.
Весною моя мать снова почувствовала себя беременной. Отец был очень счастлив, когда узнал об этом; рождение маленькой Сони лишь усилило в нем жажду отцовских радостей. Так как климат Флоренции оказался полезным для моей матери, то мои родители предполагали первоначально провести еще один год в Италии. Но по мере приближения момента разрешения от бремени моей матери их план менялся. В гостиницах и меблированных квартирах Флоренции в то время не существовало нынешней многоязычной прислуги, одинаково скверно говорящей на всех языках. Скромная прислуга Флоренция того времени довольствовалась тем, что говорила хорошо по-итальянски. Моя мать скоро научилась кое-как болтать на этом языке и служила переводчицей моему отцу. Всецело занятый своим романом, он не мог изучать итальянский язык. И теперь, когда она вынуждена будет вскоре слечь и, быть может, даже заболеть серьезно, моя мать думала о том, как справится ее муж среди итальянской прислуги и сиделок. Отец также думал об этом и заявил жене, что предпочел бы провести зиму в стране, язык которой он знает. К этому времени Достоевский стал интересоваться славянским вопросом, который позже столь сильно занял его, и он предложил моей матери отправиться в Прагу, где он хотел ближе изучить чехов. Мои родители покинули Флоренцию в конце дета. Для того, чтобы не утомлять мою мать, они совершали лишь короткие дневные переезды, останавливались в Венеции, Триесте и Вене».
