О повeрьях, суевeрiях и предразсудках русскаго народа

XV. Клады.

Сюда же, къ этому же разряду поэзіи народной и игры воображенія принадлежитъ цѣлый ряд сказокъ и повѣрьевъ о цвѣтѣ папоротника, который-де цвѣтетъ ночью на Ивановъ день. Этотъ небывалый цвѣтъ (папоротникъ тайниковое, безцвѣтное растеніе) почитается ключемъ колдовства и волшебной силы, въ особенности же для отысканія кладовъ: гдѣ только зацвѣтетъ папоротникъ въ полночь краснымъ огнемъ, тамъ лежитъ кладъ; а кто сорветъ цвѣтъ папоротника, тотъ добылъ ключъ для подъема всякаго клада, который безъ этого рѣдко кому дается.

Предметъ этотъ, о кладахъ, богатъ повѣрьями всякаго рода. Съ суевѣріями о кладахъ связывается и много сказокъ и преданій; у каждаго края свой герой или разбойникъ прежнихъ лѣтъ, коему приписываются всѣ находимые и искомые клады. Въ восточныхъ губерніяхъ клады принадлежатъ Пугачеву, на Волгѣ Стенькѣ Разину, на Украйнѣ Гаркушѣ, въ средней Россіи Кудеяру и проч. Кладъ вообще не всякому дается; хозяинъ клада, по смерти своей, бродитъ тихо вокругъ и бережетъ его строго и чутко: либо вовсе не найдешь, либо и найдешь, да не возьмешь, не дастся въ руки; не подымешь по тяжести; обмираешь, какъ тронешь, ровно кто тебѣ руки и ноги перебьетъ; кружишь на этомъ мѣстѣ и не выйдешь, ровно лѣшій обошелъ, поколѣ не положишь кладъ опять на мѣсто; или, если кладъ подъ землей, въ подвалѣ, глубокой ямѣ, то взявшій его не вылѣзетъ никакъ, передъ тобою земля смыкается, желѣзныя двери съ запорами затворяются; либо выскочитъ откуда ни возьмется невидимка, схватитъ и держитъ на мѣстѣ, покуда ни выпустишь изъ рукъ клада; либо навалится на плечо ровно гора, такъ что и языка не повернуть; либо ноги подкосятся, либо станутъ, упрутся, словно приросли къ землѣ; или, если и возьмешь кладъ и унесешь, то сколько ни носишь его домой, берешь золото, а принесешь черепки; или же, наконецъ, возьмешь, да и самъ не радъ; вся семья сподрядъ вымретъ. Все это оттого, что кладъ кладется со свинцомъ или съ зарокомъ, что кладъ бываетъ всегда почти заповѣдный и дается тому только, кто исполнитъ зарокъ; избавляетъ же отъ этой обязанности только цвѣтъ папоротника или разрывъ – прыгнунъ – скакунъ – плакунъ – или спрыгъ – трава, желѣзнякъ или кочедыжникъ; папоротнику и плакуну повинуются всѣ духи, а прыгунъ ломаетъ замки и запоры, побѣждая всякое препятствіе. Иногда кладъ бродитъ не только свѣчей, огонькомъ, но даже какимъ-нибудь животнымъ или человѣкомъ; если, догадавшись, ударить его наотмашь и сказать: аминь, аминь, разсыпься, то передъ тобою очутится кубышка съ деньгами. Во время выемки клада всегда приключаются разныя страсти, и черти пугаютъ и терзаютъ искателя. Брать взаймы у клада иногда можно, если онъ дастъ, но къ сроку принеси, иначе постигнетъ бѣда большая. Можно также мѣнять деньги у клада и при этомъ даже иногда обсчитывать его, положивъ то же число монетъ, меньшей цѣнности.

У насъ почти всюду есть много разсказовъ и преданій о кладахъ, а Саратовская губернія, гдѣ волжскія вольницы зарывали когда-то свои награбленныя богатства, едва ли не богаче прочихъ подобными воспоминаніями. Мы упомянули, что кладъ кладется со словцомъ или по завѣту: это значитъ, что кто его зарываетъ, тотъ долженъ во все время причитывать вслухъ, какой зарокъ на него кладетъ: напр., семидневный постъ, а затѣмъ рыть голыми руками, на молодой мѣсяцъ; или на разрывъ-траву и проч. Одинъ человѣкъ зарывалъ кладъ, приговаривая: «на три головы молодецкихъ»; стало быть, кладъ не дастся никому, если не поклонится ему тремя головами молодецкими; а другой бродяга, сидя случайно тутъ же въ дуплѣ, подслушалъ его и переговаривалъ каждый разъ: «на три кола осиновыхъ.» Кладъ слушается всегда послѣдняго заговора; посему, когда хозяинъ ушелъ, а подсидѣвшій его вырубилъ три осиновые кола и поклонился ими кладу, то и взялъ его преспокойно. Есть также заговоры, во всемъ похожіе на прочіе заговоры, какъ для укладки клада, такъ и для развязки его.

Въ одномъ мѣстѣ Рязанской губерніи, гдѣ исконное повѣрье искало кладовъ, увѣряя, что цѣловальникъ рязанскій встрѣтилъ земляка въ Сибири, въ ссылкѣ, и узналъ отъ него тайну нѣсколькихъ кладовъ, получивъ и запись съ примѣтами, гдѣ они лежатъ, люди съ сѣдыми бородами разсказывали вотъ что: Я рубилъ въ лѣсу жерди, привязавъ лошадь къ дереву; вдругъ вижу подъ деревомъ высыпанъ изъ земли и уже поросъ травой мохомъ крестъ; я вспомнилъ, что это была одна изъ примѣтъ, и выхватилъ топоръ, чтобы натюкать на деревьяхъ зарубки; вдругъ какъ понесетъ моя лошадь, сорвавшись, какъ загремитъ, я за ней, за ней, а она дальше, дальше, затихла и пропала; я воротился, а она стоитъ привязанная, гдѣ была, а мѣста того, гдѣ высыпанъ крестъ, не нашелъ, хоть сто разъ былъ опять въ лѣсу да искалъ нарочно.» Другой разсказывалъ такъ: «И я по дрова ѣздилъ, да нашелъ на знакомомъ мѣстѣ, гдѣ сто разъ бывалъ и ничего не видѣлъ, погребъ: яма въ полчеловѣка, въ поясъ, а на днѣ устлана накатомъ, который уже поросъ травой и мхомъ, да кой-гдѣ доска прогнила, провалилась. Подумавъ немного и оглянувшись, да опознавшись еще разъ на мѣстѣ, я спустился въ яму; только-что я было припалъ, да сталъ заглядывать въ провалы, какъ меня хватитъ кто-то вдоль спины хворостиной, такъ я насилу выскочилъ да бѣжать, а онъ все за мной, до самой дороги! Я на другой день показывалъ хозяйкѣ своей синевицы на спинѣ.»

Третьему рязанцу посчастливилось лучше: онъ безъ большихъ хлопотъ у себя дома подъ угломъ нашелъ съѣденный ржавчиной чугунчикъ, въ коемъ было съ пригоршню серебряныхъ монетъ. Ихъ купилъ г. Надеждинъ, а описалъ г. Григорьевъ, въ Одессѣ; это были замѣчательныя арабскія монеты IX и XI вѣка.

Весьма нерѣдко кладъ служитъ защитою для скрытія важныхъ преступленій. Въ одной изъ подмосковныхъ губерній у помѣщика былъ довольно плохой, въ хозяйственномъ отношеніи, крестьянинъ, одинъ изъ тѣхъ, кому ничего не дается: хлѣбъ у него всегда хуже чѣмъ у прочихъ; коли волкъ зарѣжетъ телятъ, либо порветъ жеребенка, такъ вѣрно у него же; словомъ, и скотъ не держится, и счастья нѣтъ, и ничѣмъ не разживется. По этому поводу, помѣщикъ посадилъ его въ постоялый дворъ, или въ дворники, для поправки хозяйства. Впрочемъ, это былъ мужикъ смирный, трезвый и худа никакого за нимъ не слыхать было.

Вскорѣ онъ точно поправился, и даже слишкомъ скоро. Онъ уплатилъ долги, купилъ скота, сталъ щеголять, наряжать жену въ шелкъ и проч. Помѣщику это показалось подозрительно, и послѣ строгихъ допросовъ, на основаніи разнесшихся слуховъ, дворникъ признался, что ему дался кладъ: «Я вышелъ ночью, услыхавъ проѣзжихъ извощиковъ, и увидалъ за оврагомъ, по ту сторону ручья, въ лѣсу небольшой свѣтъ. Я спустился, подошелъ тихонько и вижу, что два человѣка съ фонаремъ дѣлятъ межъ собою кладъ. Увидавъ меня нечаянно, они было хотѣли бѣжать, послѣ хотѣли убить меня, а наконецъ подѣлились со мною, отсыпавъ мнѣ полную шапку цѣлковыхъ, съ тѣмъ, чтобы я никому ни слова не говорилъ.» Все это конечно много походило на сказку, тѣмъ болѣе, что мужикъ сбивался и не могъ дать толкомъ отчетъ, когда заставили его показать на мѣстѣ, гдѣ именно вырытъ кладъ; но другихъ подозрѣній не было, молва увѣрила, что дворникъ разжился отъ клада, самъ онъ сознался въ томъ же, и дѣло было оставлено.

Къ осени баринъ хотѣлъ перестроить постоялый дворъ, который былъ плохъ и въ особенности тѣсенъ и неопрятенъ, но дворникъ подъ разными предлогами отговаривалъ барина, да и впередъ, когда объ этомъ заходила рѣчь, убѣждалъ его не трогать двора, каковъ онъ есть. «Что мнѣ, говорилъ онъ, въ господахъ – я господъ не люблю пускать; за ними только хлопотъ много, а выгоды нѣтъ никакой: стаканчикъ сливокъ возьмутъ, да разъ десять воды горячей поставить велятъ, да цѣлую половину и займутъ; я, благодаря Бога, разжился отъ извощиковъ, которые берутъ овесъ да сѣно; а съ нихъ будетъ и этой избы; имъ гдѣ ни свалиться, только бы лошадь накормить.»

Удерживая такими уловками барина отъ перестройки двора, мужикъ черезъ годъ или два умеръ. Весь околодокъ зналъ, что онъ разбогатѣлъ отъ клада, и во всякой деревнѣ разсказывали по-своему, какъ это случилось; но баринъ приступилъ къ перестройкѣ избы и совсѣмъ неожиданно нашелъ кладъ другаго рода: подъ печью, едва прикрытые землей, лежали два человѣческіе остава съ проломленными черепами.