Между страхом и восхищением. «Российский комплекс» в сознании немцев, 1900-1945

Несмотря на саркастический тон, Гронеман этой главой поставил ностальгический памятник немецкой и еврейской «культурной миссии» на Востоке. Возьмем, к примеру, раздел «Мой главный труд». В заголовке имеется в виду «тот удивительный лексикон, который приобрел определенную известность в некоторых научных кругах как филологический курьез под названием “Семиязычный словарь”». Гронеман редактировал его, «однако на титульном листе в качестве издателя значится Верховный главнокомандующий “Ост”» ^{187}.

Столь же явственно проявляется эта ностальгия в романах Арнольда Цвейга «Спор об унтере Грише» [36] и «Возведение на королевский престол», написанных в конце 1920-х — середине 1930-х гг. и восходящих к опыту, приобретенному в «Обер Ост» во время русской революции и Брестского мира. Кроме генерала Шлиффенцана (прототипом которого послужил Людендорф), а также целой клики германских чиновников и военных, в них выведены почти исключительно добрые люди всех национальностей, которые составляют заговор праведников для спасения подозреваемого в шпионаже унтера Гриши, дезертира из русской армии, скрывающегося в лесах. Старинный прусский дух права и порядка, еврейский интеллектуализм гуманистической направленности и российский братский социализм образуют в повествовании Цвейга своеобразный идеальный симбиоз.

Многие старые, да и некоторые новые исследования (например, недавно вышедшая работа Веяса Габриеля Люлевичуса «Военная страна на Востоке») описывали военную утопию Людендорфа «Обер Ост» как прямую предшественницу и прообраз гитлеровской колониальной политики в отношении восточных регионов во время Второй мировой войны ^{188}. Выросшая на весьма «пестрой» основе убежденность в том, что только «немецкая культурная деятельность» может превратить якобы неосвоенные или заброшенные земли и «мешанину народов», проживающих на них, в нечто полезное и образцовое, как это происходило в прошлые столетия (в эпоху средневековой германской колонизации восточных земель и господства Немецкого ордена), явно обозначает линию мировоззренческой и практической связи. Тем не менее надо считать, что химера географического, лингвистического и этнологического освоения военно-административной единицы «Обер Ост» носила совершенно иные черты в сравнении с национал-социалистической политикой порабощения и истребления, которая поэтому едва ли нуждалась в столь фальшивой и тем не менее принимавшейся всерьез лирике, воспевавшей цивилизационную миссию и сочинявшейся работниками отдела печати для читателей внутри Германии и в самом регионе «Обер Ост».

Кроме того, тот факт, что еврейские журналисты, ученые, писатели и художники сыграли известную роль (из-за которой они стали объектами нападок, но которую нельзя отрицать) в «стране Обер Ост», не был случайностью административного или биографического характера. Концепции Гитлера или Гиммлера относительно предназначенного для германизации «восточного пространства» и тем более евреев изначально не нуждались в возложении на еврейских деятелей культуры функции «посредников». Здесь, как и во всем прочем, истребительный антисемитизм нацистского режима служил лишь радикальным проявлением всеобъемлющей и тоталитарной концепции истории, культуры и общества. Немецкая политика в Первую мировую войну была от этого еще крайне далека — даже в солнечной стране Эриха Людендорфа, в «стране Обер Ост».

5. Тайные соглашения и заговоры

Германская политика революционизирования России, политика, династическая бесцеремонность и радикализм которой выдавали «секулярную взрывчатую силу немецких притязаний на власть» ^{189}, выходила далеко за пределы всех территориальных аннексионистских планов. Уже в первых указаниях имперского руководства по поводу стратегии войны, обобщенных в «Сентябрьской программе» Бетман-Гольвега, центральное значение придавалось — помимо чисто военных операций — «разложению вражеской страны изнутри» ^{190}.

Роль Паке в этой игре не была чем-то из ряда вон выходящим. Почти все работавшие за границей корреспонденты немецких газет — причем именно либеральных и демократических изданий вроде «Франкфуртер цайтунг» или «Берлинер тагеблатт», еще пользовавшихся доверием в нейтральных странах, — в той или иной форме привлекались в качестве посредников и информаторов посольств или других учреждений и служб ^{191}. При этом речь шла не столько о должностных обязанностях, сколько о естественном переплетении задач и интересов.

Вместе с тем полуреальную, полувоображаемую немецкую политику по организации мировой революции в период мировой войны не следует переоценивать. В значительной степени она была порождена нуждами Германии, находившейся в изоляции, и носила скорее черты торопливой импровизации, чем продуманного плана по «захвату мирового господства». Рудольф Надольный, руководивший с начала войны «сектором политики» в отделе IIIb Генерального штаба, упомянул впоследствии в своих мемуарах среди «операций за границей» 1914—1915 гг. «освободительные движения в Финляндии, в Ирландии, в Грузии и Марокко, движение Сенуссии [в Ливии. — Г. К.], освободительные движения в Аравии и угрозу Индии» ^{192}. О ранних попытках разложения России рассеянный мемуарист просто забыл.

Действительно, львиную долю немецких денег и энергии, предназначенных для проведения подрывных акций, поначалу поглощали различные операции по дестабилизации Британской империи и французских колоний, тогда как на революционизирование российской империи отводились гораздо более ограниченные средства [37]. ^{193} Однако затеянные востоковедом Максом фон Оппенхаймом и его разведывательным отделом «Восток» акции по дестабилизации ближневосточного пространства от Марокко через Египет, Судан и Эфиопию вплоть до Ирака, Афганистана и Индии были не более, чем частными эффектными операциями. Надольный с непревзойденным лаконизмом констатирует, что «объявлением священной войны мы мало чего добились», ибо «мусульманские народы едва ли обратили на это внимание, хотя она и пропагандировалась Турцией, т. е. султаном» ^{194}.

Некоторые из этих акций, например афганская миссия полковника фон Нидермайера и его близкого друга-соперника фон Хентига, цель которой состояла в революционизировании индийского субконтинента, могли бы послужить материалом для литературных эпопей. В своем же практическом значении они далеко отстали от контрмер британцев, например арабской миссии полковника Т. Э. Лоуренса ^{195}. То же относилось к операциям по спасению или возможному расширению колоний в «германской Восточной Африке» и на «немецком Юго-Западе», проводимым под руководством майора фон Леттов-Форбека, столь же героическим, сколь и безрезультатным ^{196}.

Едва ли более успешными, однако, были до весны 1917 г. и попытки организации подрывной деятельности в отношении царской империи, к тому же они постоянно перечеркивались усилиями по заключению сепаратного мира с Петербургом. Но в конце концов победила позиция младшего статс-секретаря,и в дальнейшем статс-секретаря Министерства иностранных дел Циммермана, который уже осенью 1914 г. в одном меморандуме указал, что сепаратный мир с Россией вряд ли будет чем-то большим, чем простое перемирие, а куплен он должен быть за счет ближайших союзников. Но, полагал Циммерман, для «войны до победного конца» против Англии, чего однозначно требовало «национальное чувство», без поддержки Австрии и Турции не обойтись. Поскольку мировую войну явно не удастся закончить одним махом, необходимо, по его мнению, на Западе (после контрудара на Марне) перейти к удержанию фронта. Тем энергичнее нужно форсировать решение в отношении Востока. Ибо там, как считал Циммерман, комбинированная политика войны и революционизирования могла бы привести к значительным успехам ^{197}.