Стародубская война (1534—1537). Из истории русско-литовских отношений

Ответные грамоты князя И. Ф. Овчины Оболенского повез в Литву его слуга Яков Снозин, выехавший из Москвы 2 марта 1536 г. ⁴⁶⁵ Одна из них предназначалась гетману Ю. Радзивиллу — партнеру по дипломатической переписке с литовской стороны, а другая — двоюродному брату, князю Федору Оболенскому. Письмо пленному родственнику начиналось традиционными пожеланиями здоровья и содержало радостное для Федора Васильевича известие о рождении дочери: «А здесе, господине, — писал князь Иван брату, — семья твоя и сын твой, дал Бог, поздорову, и дал Бог, княгиню твою Бог простил: родила дочерь; дай Бог, ты бы здоров был, и они бы здоровы были…» ⁴⁶⁶. Девочку назвали Авдотьей: в составленном позднее кем-то из гетманских писарей списке писем, отправленных князем Федором Оболенским, упомянуты и «листы» «до сына своего, князя Дмитрея, и до дочки своей Овдотьи» (см. Прил. III, № 1).

Андрей Горбатый отправился из Москвы в Литву вместе с Яковом Снозиным, но уже два месяца спустя, в мае 1536 г., он снова прибыл в русскую столицу, на этот раз — вместе с очередным гонцом Ю. Радзивилла, Владиславом Роговским ⁴⁶⁷. 11 июня А. Горбатый двинулся в обратный путь ⁴⁶⁸; какова была цель этого путешествия в Москву, оказавшегося для него последним, остается неясным: писем его господина, кн. Ф. В. Оболенского, относящихся к весне — началу лета 1536 г., не сохранилось.

Между тем в августе 1536 г. в положении князя Федора Васильевича произошла резкая перемена к худшему. О причинах этой перемены Андрей Горбатый поведал в письме сыну своего господина, кн. Дмитрию Оболенскому: «Издеся, государь, отець твой, осподарь мой князь Федор Васильевич, дал Бог, здоров, а седит нынеча отець твой, государь мой на лядской граници, в королевском замку Мел(ь)нику, у великой тегине. А потому отца твоего, моего государя, господарь король узял у пана виленского у Юрья Миколаевича Радивила, у гетмана великого князства Литовского <…> што было обговороно отца твоего, што бутосе отець твой от пана виленского хотел бежати до Москвы» (см. Прил. III, № 2).

Из рассказа А. Горбатого следует, что кн. Ф. В. Оболенский был заточен в Мельницкий замок по обвинению в намерении бежать на родину, но верный слуга дипломатично обошел вопрос о том, имели ли эти обвинения («обговор») под собой какие-либо основания. Некоторые подробности этой истории узнаем из письма Н. Нипшица прусскому князю Альбрехту, датированного 28 августа 1536 г.

По словам Нипшица, «герцог Овчина» задумал побег из Вильны в Ливонию и вполне мог осуществить свой замысел, ведь ему нужно было проехать всего 122 мили до ливонской границы, на что хватило бы одного дня и одной ночи пути. Планировалось, что в его распоряжении будет 10—15 лошадей. Но кто-то из слуг, посвященных в замысел пленного воеводы, выдал его королю. «Герцог Овчина» был закован в тяжелые цепи; его советчики и помощники были также сурово наказаны ⁴⁶⁹.

Учитывая дату сообщения Н. Нипшица и считая, что его рассказ относился к недавним событиям (в противном случае излагаемая им информация теряла бы характер «новостей», которых ждал от него его постоянный корреспондент — Альбрехт Прусский), можно предположить, что планы побега были раскрыты во второй половине августа 1536 г. В таком случае в Мельницкий замок кн. Ф. В. Овчина Оболенский был переведен, вероятно, в сентябре.

Здесь его товарищами по несчастью стали князья А. И. Палецкий и М. Ю. Оболенский: в написанном, вероятно, осенью 1536 г. послании племяннику кн. Федора Васильевича, кн. Василию Федоровичу Оболенскому, Андрей Горбатый упомянул, что его господин (дядя адресата) находится в Мельницком замке, «а с ним сидит князь Андрей Палецкой да князь Михайло Юрьевич Кривоног, што взят под Крычевом» ( Прил. III, № 3).

Неудачливый воевода кн. М. Ю. Оболенский, по прозвищу Кривоног, руководил, как мы уже знаем, походом на Кричев и был взят в плен под стенами этого города примерно в конце июля 1536 г. (в начале августа об этом уже было известно в литовской столице) ⁴⁷⁰; 28 августа, по словам очевидца (Николая Вольского), плененные под Кричевом воеводы были приведены в Вильну ⁴⁷¹. В Мельник кн. М. Ю. Оболенский был доставлен не раньше сентября. А вот содержавшийся там же кн. А. И. Палецкий томился в литовском плену к тому моменту уже два года: согласно списку пленных в Литве, составленному в октябре 1538 г., князь Андрей Иванов сын Палецкий был «пойман под Смоленьском» ( Прил. II с. 120). Вероятнее всего, это произошло в сентябре 1534 г., когда под Смоленском действовал литовский отряд под командой князя Ивана Вишневецкого ⁴⁷².

Условия содержания кн. Федора Овчины в Мельницком замке были настолько суровыми («у великой тегине», как выразился его слуга Андрей Горбатый), что, по-видимому, он был лишен возможности лично писать или диктовать письма. Характерно, что письмо сыну Федора Васильевича, князю Дмитрию Оболенскому, написал — по «приказу» своего господина — «Ондреец» Горбатый (см. Прил. III, № 2). Он передал княжичу поручение отца — «бить челом» боярам и дьякам в Москве, чтобы те, в свою очередь, «государю великому князю Ивану Васильевичу всея Руси и матери его государыни великой княгини Олене печаловалися, штобы государь князь великий Иван Васильевич всея Руси и мать его государыня великая княгиня Олена отца твоего у короля польского и у великого князя литовского у полону не уморили, из вязеней бы государь князь великий у короля отца твоего выделал» (там же.).

Сохранившиеся письма А. И. Горбатого, относящиеся, вероятно, к осени 1536 г., вводят нас в мир забот и тревог воевод и детей боярских, сидевших в литовском плену. Среди этих тревог на первом плане — безопасность их семей, остававшихся на родине, и служивших им «людей» (холопов и вольных слуг) от возможных притеснений. Другая забота — чтобы сами их «люди» не разбойничали, а «велели бы хлеб пахати и чим сыти были» ( Прил. III, № 5).

В письме братьям Коптю и Степану Андрей Горбатый выражал надежду на грядущее заключение мира и свое возвращение к семье: «А нешто межи государей добрая дела станется, мир будет, и велит мне Бог видети матчины очи и ваши…» (там же.). Но, как мы уже знаем, этим надеждам не суждено было сбыться: заключенное в феврале 1537 г. перемирие не урегулировало вопрос о пленных.

Если для знатных московских воевод, находившихся в литовском плену, такой исход мирных переговоров означал, что желанное освобождение откладывается на неопределенный срок, то для рядовых детей боярских в принципе сохранялась возможность возвращения на родину, особенно после того, как 6 июля 1537 г. Сигизмунд I разрешил гетману Ю. Радзивиллу отпускать пленных на выкуп ⁴⁷³. Кроме того, хотя стороны не пришли к соглашению о генеральном обмене пленных, в индивидуальном порядке подобные размены происходили. В источниках сохранилась информация о нескольких подобных случаях.

Так, в составленном 20 октября 1538 г. реестре всех московских пленных в Литве упомянуты четыре содержавшихся в Каменце сына боярских, которые были отпущены в обмен на литовских подданных, сидевших в московском плену: Василий Петров сын Денисьев был выменян на красносельского попа из-под Мстиславля и служебника князя Коширского и по приказу Сигизмунда («на росказанье господаръское») «пущон на отмену до Москвы»; «Кузай Крестищов, стародубец — за Костюшъка Бабу, мстиславъца, на отъмену до Москвы пущон»; «Иван Паръхвеев сын, бранец — за Юшка Гладковича, мстиславъца, на отъмену пущон до Москвы; наконец, Веревка Семенов сын Цвиленева (по происхождению — стародубец ⁴⁷⁴) сначала был дан королем гетману Ю. Радзивиллу, «а потом господарь его милость росказал за пана Ивана Тишъкевича на отмену пустити до Москвы» ( Прил. II).