Рассуждения о Франции

В политике, как и в механике, теории ошибочны, если не принимают во внимание различные свойства материалов, из которых создаются машины. На первый взгляд, кажется справедливым такое, например, предположение: Для восстановления монархии необходимо предварительное согласие Французов. Однако нет ничего более ложного. Выйдем за рамки теорий и представим себе факты.

Гонец привозит в Бордо, Нант, Лион [205] и т. д. известие, что Король признан в Париже; что такая-то факция (названная или нет) завладела властью и заявила, что удерживает ее только во имя короля: что спешно послан гонец к Суверену, которого ждут со дня на день и что повсюду прикалывают белые кокарды. Молва подхватывает эти вести и обогащает их тысячью внушительных обстоятельств. Что будут делать? Чтобы дать еще козырей Республике, я припишу ей большинство сторонников и даже корпус республиканских войск. В первые минуты эти войска займут, возможно, мятежную позицию; но в тот же самый день они захотят пообедать, и начнут отстраняться от власти, которая больше не платит. Каждый офицер, не пользующийся никаким уважением и хорошо сознающий это, ясно поймет, что первый, кто крикнет: да здравствует Король, станет важной особой: самолюбие своим обольстительным карандашом набросает ему образ генерала армий Его Христианнейшего Величества, блистающего знаками отличия и глядящего с высоты своего положения на этих людишек, которые (стр.131 >) еще недавно отдавали ему приказания из-за муниципального стола. [206] Такие мысли столь просты, столь естественны, что они придут в голову любому: каждый офицер это чувствует; отсюда следует, что все они подозревают друг друга. Страх и недоверие заставляют взвешивать все за и против и быть сдержанным. Солдат, не воодушевленный своим офицером, еще более обескуражен: дисциплинарные узы самым непонятным, таинственным образом внезапно ослабляются. Один начинает высматривать приближение королевского казначея; другой пользуется случаем, чтобы вернуться в семейное лоно. Уже невозможно ни командовать, ни повиноваться; стройного целого более не существует.

Совсем иначе пойдет дело у горожан: они снуют туда и сюда, сталкиваются, спрашивают друг друга и проверяют себя, каждый опасается того, в ком он ощутил бы нужду; на сомнения растрачиваются часы, а минуты становятся решающими: повсюду дерзновение наталкивается на осмотрительность. Старому не хватает решительности, молодому — совета. С одной стороны, ужасающие опасности, с другой — несомненная амнистия и возможность милости. Где, к тому же, изыскать средства для сопротивления? где вожаки? на кого полагаться? В бездеятельности нет опасности, а малейшее движение может оказаться непоправимой ошибкой. Значит, нужно ждать: ждут, но назавтра приходит известие, что такой-то укрепленный город открыл свои ворота; еще один довод в пользу того, чтобы совсем не торопиться. Вскоре становится известно, что весть вроде была ложной; но два других города, о чем доподлинно известно, подали (стр.132 >) пример в надежде, что ему последуют: они только что покорились, убедив первый из городов, не помышлявший об этом. Комендант этой крепости вручил Королю ключи от своегодоброго города… То был первый офицер, который удостоился чести принять Короля в одной из цитаделей его королевства. Прямо у городских ворот Король возводит его в ранг маршала Франции; по королевской грамоте навечно его герб украшается бессчетными геральдическими лилиями, его имя навсегда останется славнейшим во Франции. С каждой минутой роялистское движение укрепляется; вскоре оно становится неодолимым. ДА ЗДРАВСТВУЕТ КОРОЛЬ! — восклицают любовь и преданность, преисполненные радости; ДА ЗДРАВСТВУЕТ КОРОЛЬ! — вторит республиканский лицемер, преисполненный ужаса. Не все ль равно? Их голоса слились в единый возглас. — И король освящен.

Граждане! вот как происходят контр-революции. Господь, оставив за собой дело создания суверенитетов, тем самым предупреждает нас не доверять никогда выбор своих властителей самим массам. Он использует их в великих движениях, решающих судьбу империй, только как послушное орудие. Никогда толпа не получает того, чего хочет: всегда она принимает и никогда не выбирает. Можно даже указать на уловку Провидения (пусть мне позволят так выразиться), состоящую в том, что если народ употребляет усилия ради достижения какой-то цели, то используемые им средства отделяют его от этой цели. Так, римский народ отдался в руки властителей, намереваясь победить аристократию после Цезаря. Это образ всех народных восстаний. Во французской Революции все ее факции постоянно подавляли, оскорбляли, разоряли, калечили народ; а факции, в свою очередь, будучи игрушками в руках друг друга, неизменно плыли по воле волн, и несмотря на все свои усилия, в конце концов наталкивались на ожидавшие их рифы. (стр.133 >)

Если кто-то захочет узнать вероятный итог французской Революции, то довольно будет посмотреть, на чем все эти факции сошлись: все они жаждали унижения, даже разрушения Всемирного Христианства и Монархии; отсюда следует, что все их усилия завершатся лишь возвеличиванием Христианства и Монархии.

Все люди, описывающие или обдумывающие историю, восхищались этой тайной силой, которая играет человеческими советами. Он был бы с нами, сей великий полководец античности, который чтил эту силу как мудрую и свободную, и ничего не предпринимал, не вверившись ей. [207]

Однако именно в установлении и падении монархий деяния Провидения блистают самым поразительным образом. В этих великих движениях не только народы оказываются лишь деревянным материалом и оснасткой для машиниста; но даже их вожди являются таковыми только в глазах стороннего наблюдения, на самом деле над ими властвуют так же, как они властвуют над народом. Эти люди, взятые вместе, кажутся тиранами толпы. На деле над ними стоят два-три тирана, а над этими двумя или тремя — кто-то один. И если этот единственный в своем роде человек смог бы и захотел бы раскрыть свой секрет, то все увидели бы, что он не знает сам, каким образом ему досталась власть; что его влияние есть еще большая загадка для него самого, чем для других, и что обстоятельства, которых он не мог ни предвидеть, ни вызвать, все совершили для него и без него. (стр.134 >)

Кто бы сказал гордому Генриху VI [208] что какая-то служанка из кабачка [209] вырвет у него скипетр Франции? Дурацкие объяснения, которые давались этому великому событию, отнюдь не раскрывают его чуда; и хотя его опорочили дважды, сначала — из-за отсутствия таланта [210] затем — из-за его продажности, [211] это событие тем не менее продолжает оставаться единственной страницей истории Франции, воистину достойной эпической музы.

Верят ли, что длань, которая некогда прибегла к столь слабому орудию, стала короче, и что верховный повелитель Империй будет испрашивать мнение Французов, прежде чем дать им Короля? Нет: он по-прежнему будет выбирать, как это делал всегда, самое слабое, дабы привести в смятение самое сильное. Он не нуждается в иностранных полках, ему не нужна коалиция: и так как он сохранил целостность [212] Франции, несмотря на советы и силу стольких государей, которые стоят перед его глазами, но словно отсутствуют, он восстановит французскую Монархию, когда придет ее час, наперекор ее врагам; он изгонит этих трескотливых насекомых, pulveris exiqui jactu. [213] Король придет, увидит и победит.

Тогда удивятся глубочайшему ничтожеству этих людей, казавшихся столь могущественными. Сегодня только мудрецы способны предвидеть сей суд и поверить, не ожидая того, как опыт подтвердит все это, что (стр.135 >) господствующие над Францией обладают лишь неестественной и преходящей властью. Сама избыточность этой власти подтверждает ее ничтожество; едва они посажены, едва посеяны, едва укоренился в земле ствол их, и как только Он дохнул на них, они высохли, и вихрь унес их, как солому. [214]