История времен римских императоров от Августа до Константина. Том 2.

Римская юриспруденция уже в своих истоках была сориентирована на практические потребности правосудия. Она сосредоточивалась на составлении заключений для магистратов и для сторон в гражданском процессе, на фиксировании формы договоров, собирании судебных решений или законов и не в последнюю очередь на деятельности консультантов, в рамках различных советов магистратов, наместников и обладателей большой власти. При Августе эти функции были снова акцентированы: «До века Августа право на предоставление заключений предоставлялось не принцепсам, скорее обращающимся за советом давали свои заключения те, знаниям которых они доверяли. Они ни в коем случае не выдавали запечатанные заключения, но сами писали судье или при свидетелях давали объяснения тем, кто обратился к ним за советом. Дабы поднять уважение к праву, божественный Август первым распорядился, чтобы сведущие в праве давали свои заключения в силу своей власти. С этого времени эти полномочия начали испрашивать как особую льготу. Так превосходный принцепс Адриан, когда бывшие преторы направили ему ходатайство о предоставлении им полномочий на правовые заключения, постановил: «Это право пусть впредь не испрашивается, но предоставляется» (Помпоний «Дигесты»).

По отношению к нововведениям Августа точное значение формулировки Помпония спорно, неясно, значит ли это, что немногие особо квалифицированные юристы властью принцепса получили привилегии давать заключения и вместе с этим высочайший, официально признанный авторитет, или выделение этих юристов значило, что «только их заключения предоставлялись суду и должны были быть приняты во внимание судом» (В.Кункель). Как бы там ни было, в любом случае это означало, что привилегированные таким образом юристы оказывали решающее влияние на правовое развитие.

В отличие от многих современных представлений о римском праве, которые ориентируются на законы двенадцати таблиц и позднеантичную кодификацию, при принципате продолжала существовать удивительная многоплановость римского права. Более того, оно было еще дальше укреплено инициативами принцепсов и назначенными принцепсом юристами, дававшими заключения: «Право римского народа состоит из законов, плебесцитов, постановлений сената, указов принцепса, эдиктов тех, кто имеет право издавать эдикты, и из правовых заключений юристов» (Гай «Дигесты»).

Эта многоплановость возникла из применения чужого права, а также права народов, с одной стороны, и из обычного права — с другой. Гай так определил синтез самостоятельного права и права народов: «Все народы, которые управляются законами и обычаями, пользуются частично своим собственным, общим для всех людей правом. Итак, право, которое народ сам себе устанавливает, является собственным правом государства и называется гражданским правом, как бы специфическим правом государства. Которое же естественный разум среди всех людей устанавливает и всеми народами соблюдается, называется правом народов, потому что этим правом пользуются все люди. Итак, римский народ пользуется частично своим собственным правом, а частично правом, общим для всех народов» («Дигесты», 50, 17, 90).

Обязательность обычаев подчеркнул Сальвий Юлиан, то есть тот юрист, который при Адриане фиксацией постоянного эдикта предпринял один из немногих шагов к окончательному формулированию ветви законодательства империи: «В случае, если мы не имеем писаного закона, нужно соблюдать то, что заведено обычаем и долгой привычкой. Если в каком-то случае их недостает, нужно следовать праву, которое к этому случаю больше всего подходит, или заключениям по аналогии. Если и это отсутствует, нужно следовать тому праву, которое принято в городе Риме. Укоренившийся обычай должен соблюдаться, как закон, и это является так называемым обычным правом» (Юлиан «Дигесты»). Но руководствующим во всех вопросах оставался тот критерий, который подчеркнул в 3 в.н.э. юрист Павел: «Во всех областях, особенно в областях права, нужно соблюдать естественную справедливость» («Дигесты», 20, 1, 34).

Если юридическая литература 1 и 2 вв. н.э. характеризуется как кульминация римской юриспруденции вообще, то именно потому, что в этой литературе речь идет преимущественно не о теоретических рассуждениях, философско-правовых или абстрактных спекуляциях, а о решении конкретных частных случаев. В формальном отношении эта направленность привела к тому, что часто преобладали обширные собрания заключений, которые в большинстве случаев носили название дигесты, заключения, правовые вопросы и письменные заключения. Хотя в этом казуистическом собрании содержались короткие общие соображения, в центре стояли вопросы применения права. Римской юридической науке была свойственна выразительная, ясная формулировка и четкое заострение отдельных сентенций, однако всегда преобладало трезвое, простое изложение юридической сущности.

Так звучит, например, отрывок из 27-й книги дигест К.Цервидья Сцеволы (вторая половина 2 в.н.э.): «Должник закладывает свою лавку кредитору. Спрашивается: действенен ли заклад и подразумеваются ли под обозначением лавки товары, которые в ней находятся. С течением времени товары были проданы и заменены другими. Умер и должник. Может ли кредитор, невзирая на перемену обстоятельств, по иску требовать все, что находится в лавке?» Сцевола дает следующую юридическую справку: «Подлежит залоговой повинности все, что в момент смерти должника находилось в лавке» («История римского права». Кёльн, 1980).

Вольфганг Кункель так по достоинству оценил достижения классических римских юристов: «С воистину великолепной уверенностью они пользуются методами логических выводов, техникой процессуальных формулировок и сложными юридическими правилами игры, которые следуют из переплетенного сосуществования старых и новых, гражданско-правовых, строго формализованных и гибких правовых институтов. Они не признают неясных соображений справедливости, морализаторских выражений и вообще всякое фразерство. Вековой работой доведенный до высочайшей гибкости язык... позволил им перефразировать в необыкновенно сжатой форме факты и ход мыслей. Не раз является шедевром изложение подлежащего решению случая, потому что оно, лишенное всех несущественных подробностей, конкретизирует служащие мерилом юридические точки зрения и тем самым делает излишним велеречивое обоснование решения» («История римского права». Кёльн, 1980, 105).

Помпоний в своем «Учебнике» связывает образование двух правовых школ с противоречиями между ведущими юристами августовской эпохи Г.Атеем Капитоном и М.Антистием Лабеоном. Консервативный Капитон теснее примыкал к традиции, Лабеон же ввел многочисленные новшества. По генеалогии, которую дает Помпоний, из приверженцев Капитона образовалась школа сабинианов, позже кассианов, содружество молодых практикующих юристов, которые были выдвинуты ведущими тогда политиками Массурием Сабином и Г.Кассием Лонгином (консул 30 г.н.э.). Названная по имени юриста Прокула школа прокулианов, которой сначала руководил Кокцей Нерва, дед будущего принцепса, примыкала, наоборот, к своему идолу, к Лабеону.

Общественное значение этих обеих школ было большим, они часто привлекались к оценке конкретных правовых вопросов, но мало отличались друг от друга по своим методам, категориям и нормам. Общность основополагающих интерпретаций и структуры мышления этих юристов перевешивали противоречия между школами. К этому добавилось и то, что преобладающее согласие, которое было углублено силой общих традиций не меньше, чем идентичностью обыденных функций, препятствовало развитию догматизма и подготовке широкого спектра юристов с совершенно разными взглядами.

Одним из многих парадоксов истории является то, что из многочисленных произведений классических римских юристов сохранились, как правило, только небольшие фрагменты и выписки, часто всего лишь в несколько строк, причем решающая посредническая роль выпала большому сборнику «Дигест» или «Пандект», созданному по инициативе Юстиниана в 6 в.н.э., а кроме этого, целому ряду папирусных фрагментов. Почти полностью сохранился элементарный, ясно сформулированный и легко понятный учебник, инстиуции неизвестного Гая, и это случилось не в последнюю очередь потому, что Г.Нибур обнаружил в 1816 году в Вероне рукопись произведения, которую дополнили также и различные египетские папирусы.