Арабо-израильские войны

В каждой кабине сидели трое: водитель, механик и вооруженный солдат «Хаганы». Все машины были снабжены обязательным тросом для буксировки. Бар Шемер лично удостоверился, чтобы из всех фар и «габаритников» были вывернуты все лампочки, для соблюдения полного затемнения.

Уже наступило 6 апреля, когда в полной темноте колонна двинулась в путь. Словно огромная гусеница, она медленно поползла по извилистой дороге. Рев сотен моторов далеко разносился окрест, арабы — если таковые находились поблизости — легко могли бы догадаться, что происходит. Но в эту ночь они уже были не в состоянии противопоставить силу, способную остановить этот гросс-конвой. Было произведено лишь несколько одиночных выстрелов, по-видимому, теми стрелками, которые сумели проскользнуть сквозь мелкоячеистую сеть «Хаганы».

Каких-либо ЧП и других происшествий не было, лишь несколько уж совсем дряхлых машин были взяты на буксир, и с первыми лучами солнца 6 апреля колонна вошла в Иерусалим. Новость о ее прибытии распространилась по городу, словно огонь по пороховым дорожкам.

Навстречу колонне бежали женщины в утренних пеньюарах, школьники с ранцами за спиной, верующие, которые выбегали из синагог, так и не сняв с плеч особую молитвенную шаль.

Последовали до слез трогательные сцены встречи. Даже те водители, которых мобилизовали в конвой под угрозой расстрела, почувствовали себя героями и сразу забыли о своих обидах, когда дети стали им бросать на капоты цветы, а девушки слать им воздушные поцелуи. В памяти у всех встречавших остался передний легковой «форд» синего цвета, на котором ехал Бар Шемер и на бампере которого кто-то написал белой краской: «Если я тебя забуду, Иерусалим…» Это псалм 137-й песни детей-изгнаннников Израиля. Эту молитву читает каждый верующий, думая о Йерушалаиме: «Если я тебя забуду, Иерусалим, то пусть отсохнет моя правая рука…», и еще много подобных строк. Бар Шемер, Узи Наркисс и Мотке Газит уже могли гордиться, что они совершили.

Совсем другие настроения были в это время у арабской стороны, и острее всего их чувствовал, конечно, Абдель Кадер. По его весьма реалистичным оценкам, положение арабских сил — несмотря на все успехи конца марта — было далеко не блестящим. Самое главное, что за истекшие месяцы вооружение «Воинов джихада» практически не улучшилось, даже несмотря на некоторое количество пулеметов и современных винтовок, захваченных у Неби Даниэль.

Абдель Кадер знал, что все успехи в столкновениях с «Хаганой» были достигнуты только за счет значительного численного превосходства его партизан и ополченцев. Любая решительная атака крепко сколоченных подразделений «Хаганы», оснащенных современным вооружением, представляла бы из себя совсем другой расклад.

Сопровождаемый Эмилем Гори, в первых числах апреля он выехал в Дамаск. Цель была одна — добиться выделения давно обещанного оружия и любой другой помощи. Уже после первой пары часов, проведенных в Дамаске, они оценили атмосферу сирийской столицы как особенно удручающую. С момента, когда делегат США в ООН призвал к пересмотру Резолюции от 29.11.1947, «все решили, что война выиграна, теперь можно сложить руки и ждать, когда Объединенные Нации окончательно решат «палестинский вопрос» в пользу арабов».

Это ошибочное мнение только заводило в тупик всю стратегию и тактику арабской стороны. Более того, как с горечью констатировали Кадер и Гори, внутреннее соперничество и разногласия различных арабских кланов только обострились.

И наконец, дополнительным неприятным сюрпризом послужила для них и острая враждебность, которую даже и не пытались скрыть их собеседники к прибывшим посланцам Муфтия.

Тем не менее Абдель Кадера пригласили на заседание штаба Арабской лиги, где он и сделал доклад о «текущем моменте». Без экивоков и дипломатии он постарался донести до присутствующих, что «евреи никак не могут позволить Иерусалиму оставаться в изоляции… Скорее всего, они атакуют именно Кастель, который контролирует въезд в город. А когда дорога на Джерузалем будет открыта, у них будут развязаны руки, чтобы следующий удар нанести по Яффе или Хайфе… Мои люди готовы стоять насмерть, но без современного оружия мы заведомо обречены на поражение…» Прогноз оказался очень реалистичным. Самое удивительное, что присутствующие офицеры штаба совсем не проявляли какого-то уважения (во всяком случае, внешне не показывали) к покорителю Баб-эль-Уэда, — это, кстати, в отличие от их еврейского противника, который уже должным образом оценивал личность и способности Абделя Кадера. Дискуссию на весьма «кислой» для Абу Муссы ноте продолжил их руководитель — генерал Сафуат Паша. С его слов все поступавшее современное стрелковое вооружение передавалось в АО, а что касается артиллерии, то пушки никак нельзя было доверить партизанам, так как они вообще не умели ими пользоваться, да еще существовал риск, что они могут попасть «в руки евреев». Аргументацию подобного рода народный полководец счел просто издевательской. Разгорелся ожесточенный спор, который завершился тем, что все свои словесные молнии Абдель Кадер обрушил на присутствующих и в конечном итоге хлопнул дверью, бросив на прощание иракскому генералу фразу: «Сафуат, вы не кто иной, как предатель».

Именно в Дамаске его застала новость о захвате Кастеля. Отдав Камалю Ирекату — последний, кстати, несмотря на все свое позерство, оказался, пожалуй, самым толковым из его полевых командиров — приказание отвоевать деревню, он решил задержаться еще на пару дней, надеясь переломить ситуацию в свою пользу.

По истечении двух дней стало ясно, что дальнейшее пребывание становится бессмысленной потерей времени. Утром 6 апреля Абдель Кадер засобирался в дорогу; в багажник его машины уже были погружены три ручных пулемета, которые он купил на Центральном рынке Дамаска за свои собственные деньги.

Но прямо накануне его отъезда состоялась еще одна встреча с Исмаилом Сафуатом. Как выяснилось, иракский генерал повел себя еще более высокомерно и оскорбительно, заявив: «Если ваши люди не в состоянии отбить у иудеев свою же собственную деревню, то я поручу это сделать Эль-Каукджи…» (который, напомним, был злейшим врагом Муфтия и, естественно, его племянника).

Такого отношения к себе и своим бойцам Абдель Кадер уже совсем не мог вынести. Не в силах сдержаться, он впрямую заявил присутствующим генерал-предателям: «Вы подлецы! Кровь Палестины и проклятье ее сынов обрушится на ваши головы!»

И в завершение он призвал к себе в свидетели самого Пророка, процитировав из Корана: «Те, кто согласится обменять свою жизнь в этом мире на борьбу во имя Аллаха, всепрощающего и милосердного, получат величайшую награду на небесах!» С этим он и отбыл, а к вечеру 6 апреля уже вернулся в Эль-Кодс. С собой он привез три уже упомянутых ручных пулемета и 50 современных винтовок, которые ему в последний момент вручили в качестве личного подарка от президента Сирийской республики. Встретивший его Багет Абу Гарбия, бывший школьный учитель, а сейчас один из ближайших сподвижников, никогда не видел своего шефа в столь нервно-удрученном состоянии.

«Нас предали…» — только и бросил ему коротко Абу Мусса.

Он не спал значительную часть этой ночи, приводя в порядок служебные бумаги, также написал большое прощальное письмо своей жене, гласившее: «Моя дорогая Вахья! По воле Аллаха мы должны принести себя в жертву…» и т. д. Там же были и поэтические строки его собственного сочинения:

На утреннем заседании штаба он доложил об обстоятельствах своего визита в Дамаск и завершил следующим: «Они нам сейчас оставили на выбор три возможности: забрать свои семьи и бежать в Ирак, застрелиться или пасть на поле брани. Я выбрал последнее».

После этого он отдал распоряжения: Багету Абу Гарбия — пригнать к карьеру Цуба два бронеавтомобиля из числа тех, которые были захвачены у Неби Даниэль, Ибрагиму Абу Дайя — в тот же пункт обеспечить к такому-то часу свой отряд.