Хрущевцы

К многочисленным встречам и консультациям по этой проблеме относится и моя встреча инкогнито с Вышинским в Бухаресте в присутствии также Деж, где мы обменялись мнениями касательно совместной позиции, которую надо было занять в отношении предательской деятельности югославского руководства. Приведенные мною на этой встрече многочисленные и неопровержимые доводы и факты получили высокую оценку со стороны Вышинского и Деж, которые назвали их ценным вкладом нашей партии в дело лучшего ознакомления с враждебной и антимарксистской деятельностью руководителей Белграда. Не место здесь подробно говорить об этой встрече, от которой я храню многочисленные воспоминания, но отмечаю ее лишь для того, чтобы показать, насколько осторожно и мудро поступали тогда Сталин и Информбюро, производя анализы и принимая решения.

Совершенно противоположное происходило теперь с Хрущевым и другими советскими руководителями. Именно те, которые теперь осуждали Информбюро и Сталина, обвиняя их в том, будто они неправильно поступали и рассуждали, сами обеими ногами попирали самые элементарные правила взаимоотношений между партиями, показывали себя неоспоримыми повелителями, совершенно нр считавшимися с мнением других. Это не могло не разочаровать и встревожить нас.

В те дни Левичкин пришел еще несколько раз встречаться с нами. По всей видимости, центр настоятельно требовал от него убедить нас отказаться от своих мнений и согласиться с позицией Хрущева. Это были очень трудные и сложные моменты. По всей вероятности, Хрущев заранее уже договорился с руководством других партий относительно того, что он собирался предпринять в Белграде. Так что наше предложение собрать Информбюро для подробного анализа данной проблемы глухому угодило бы в ухо. Долго обсудив вопрос в Политбюро, мы решили снова вызвать Левич-кина, чтобы объяснить ему нашу позицию. Встретился я с ним 27 мая, в день, когда Хрущев находился в Белграде, и относительно содержания моей беседы с Левичкиным мы написали второе письмо советскому руководству. Позднее Хрущев использовал это наше письмо в качестве "аргумента", чтобы доказать, будто мы ошиблись в первом письме, письме от 25 мая, и что якобы спустя два дня мы выступили с "самокритикой", "отказались" от прежнего мнения. Но суть дела не такова, как се рисовал Хрущев с компанией.

Как на встрече 27 мая с Левичкиным, так и во втором письме советскому руководству, мы еще раз объяснили, почему в этом случае мы оказались в явном противоречии с ними.

В настоящем письме мы снова отмечали советскому руководству, что, хотя мы выражали и выражаем наше согласие приложить все усилия для разрешения марксистско-ленинским путем принципиальных разногласий с Югославией, все-таки мы по-прежнему уверены, что югославские руководители не откажутся от своего пути и не признают своих грубых ошибок.

В связи с югославским вопросом, а главное, в связи с антимарксистской деятельностью руководства Коммунистической партии Югославии, писали мы в своем письме, мы были и являемся особо чувствительными, ибо их враждебная Советскому Союзу, народно-демократическим странам и всему движению пролетариата деятельность особо яростной была против нашей партии и суверенитета нашей Родины.

Подходя к делу именно так, писали мы далее, прочтя ту часть вашего письма, в которой говорится, что можно было сообщить югославам, что ноябрьская (1949 года) резолюция, Информбюро будет отменена, а в связи с этим будет опубликовано и коммюнике в органе "За прочный мир, за народную демократию", мы были глубоко потрясены, так как это, если будет допущено, явится очень большой ошибкой. Мы считали, что настоящая резолюция не должна быть отменена, так как в ней отображается логический ход враждебной и антимарксистской практической деятельности руководства Коммунистической партии Югославии

Мы рассуждаем так: если отпадет данная резолюция, если отпадет все, что в ней было написано, то отпадут, например, и процессы по делу Райка в Венгрии, по делу Костова в Болгарии и т.д. По аналогии, должен отпасть также процесс по делу предательской банды, возглавленной Кочи Дзодзе с компанией ( Речь идет о судебных процессах над Лазло Райком, бывшим министром внутренних дел, а затем министром иностранных дел Венгрии, над Трайко Костовым, бывшим заместителем председателя Совета Министров Болгарии, и другими агентами-провокаторами в бывших странах народной демократии. Они были завербованы рядом империалистических секретных служб, а впоследствии встали и на- службу югославской секретной службы.

Титовцы вели агентурную деятельность и против социалистической Албании, завербовав, помимо других, Кочи Дзодзе и, как выяснилось впоследствии, и Мехмста Шеху. Последний был завербован в качестве агента американской разведки директором американской технической школм в Албании Гарри Фульцем, по его приказу поехал в Испанию и, пробыв три года во французских лагерях для беженцев в Сюприенс, Гюрсс и Берне, где был завербован также британским Интеллидженс сервисом, вернулся в Албанию. Во время Национально-освободительной борьбы стал агентом югославских троцкистов, а позднее и советских ревизионистов. (См.: Энвер Ходжа, "Титовцы" (Исторические записки). Издательство "8 Нентори" Тирана, 1983, изд. на рус. яз., стр.. 579-647.).

Враждебная нам деятельность предательской шайки Кочи Дзодзе была связана с антимарксистской, ликвидаторской и буржуазно-националистской работой руководства Коммунистической партии Югославии, которая и составляла ее источник. Справедливая принципиальная борьба против этой вражедбной нам деятельности была одним из направлений курса, принятого 1 съездом нашей партии. Мы, - говорилось в нашем письме, -никогда не сдвинемся в этой правильной линии. Итак, мы полагали, что отмена указанной резолюции, как ошибочной, не только явится извращением истины, но и создаст тяжелую для нашей партии обстановку, вызовет смятение, побудит антипартийных и враждебных нам элементов активизироваться против нашей народной власти и нашей партии, как и против Советского Союза. Мы никак не можем допустить создания подобной обстановки.

Мы, - писали мы далее советскому руководству, - переживали трудное положение и сожалели и сожалеем о том, что по этому вопросу мы не можем быть одного мнения с вами.

Таково было в сущности содержание нашего второго письма советскому руководству.

Если здесь есть место для употребления слова "отказ", то единственный факт, в отношении которого можно его употреблять, это неповторение с нашей стороны предложения о предварительном созыве совещания Информбюро. Такое предложение было бы бесполезным, ибо Хрущев уже сделал все совершив^ шимся фактом и вылетел в Белград. С другой стороны, хотя мы и изложили свое мнение в защиту принципов, мы не могли открыто выступить против советского руководства и других в такое время, когда проблема еще находилась в фазе своего развития. Во всяком случае, мы еще больше повыбили бдительность, еще зорче стали смотреть в оба. Для нас как в прошлом, так и в последующем отношение к белградским ревизионистам было и оставалось пробным камнем при оценке того, проводит ли данная партия правильную, марксистскую или же ошибочную, антимарксистскую линию. Оно и впредь должно было служить оселком и для Хрущева и хрущевцев.

Вскоре после этих событий, летом 1955 года, я получил приглашение "непременно выехать в Советский Союз на отдых".

При Сталине я ездил туда по делам и очень редко на отдых. Во время же Хрущева на нас стали оказывать настолько сильное давление, чтобы мы ездили туда на отдых, что просто трудно было отказать, ибо советская сторона ставила вопрос в политическом плане. Но мне не хотелось ехать на отдых в Советский Cotd3, ибо фактически там нельзя было отдыхать и приходилось тратить много времени. Чтобы добраться до Москвы, нам приходилось ехать на пароходе восемь дней от Дуррсса до Одессы, причем на небольших пароходах (как Котовский, Чиатура), которые здорово качали. Еще двое суток - на поезде Одесса-Москва, затем один день -на самолете от Москвы до Кавказа (Кисловодск и др., то есть 11 дней туда и 11 обратно, плюс несколько дней на совещания,, так что можно представить себе, что это был за отдых.