Свинцовый монумент

просто эти слова сказал, и сказал как нечто общеизвестное. Его

наставления совершенно не затрагивают сознания, воспринимаются как

дождь, что стучит по туго натянутому брезенту палатки.

Впрочем, нет, этот дождь отзывается в сердце как раз особой

болью и тревогой. Он может смыть Дашины следы, расправить примятую

ее ногами траву, а с наступлением рассвета повиснуть в лесу густым

непроглядным туманом. Даша зачем-то взяла с собой котелок,

единственную вещь, которой недосчитались на таборе после ее

исчезновения. Хотела принести воды? Но ведь она не представляет

себе, где здесь поблизости может сочиться ручеек. Притом воду

обычно приносят мужчины. И в большой канистре.

Было бы понятно, если бы ее об этом попросил Герман Петрович,

его любая просьба для Даши - приказ. Да еще когда он скажет баском,

туго напружинивая шею: "Дария..." Идиотски развязное, особенно при

посторонних людях, обращение к девушке. Словно бы к жене своей.

Даже если бы и к жене. Но нет, нет! А Гера хохочет - это образец

его юмора. Улыбаются Зенцовы.

Андрей ладонями стиснул виски. Тебе-то какое дело до всего

этого? Ведь не обрывает же Германа Петровича сама Даша, только иной

раз немо дрогнут у нее губы.

Ты думай, где и как ее найти. Это прямая твоя обязанность.

Перед нею. И перед самим собой, своей совестью. Ведь ты не ввязался

бы в этот нелепый поход, бродил бы, как обычно, здесь по тайге

один, если бы не обмолвился в присутствии Геры о "свинцовом

человечке", а когда Гера независимо от тебя разработал маршрут, не

вырвалось бы у Даши искреннее, светлое: "Да как же без вас, Андрей

Арсентьевич?!" Вот это определило твое решение. Только это.

А что двигало Германом Петровичем? Теперь, пожалуй, ясно.

Возможность совместить приятную прогулки с мельчайшим вкладом в

науку. И Даша. Тайга-матушка ведь все позволяет. А станет ли Даша,

как убеждены Зенцовы, и в самом деле его женой? По служебному

положению она, в сущности, секретарь-машинистка, хотя и числится

младшим научным сотрудником в его лаборатории, а Герман Петрович

был женат уже дважды. На очень молоденьких. Искал себе солидные

связи. И находил. Иначе он вряд ли бы поднялся до заведования

лабораторией. В этом смысле Даша не станет для него очередной

ступенькой к возвышению. Тогда почему же?

А что двигало Зенцовыми? Конечно, пресыщенность комфортом в

поездках по зарубежным странам. Желание по-настоящему испытать

экзотику таежного похода, чтобы потом и за границей было чем

похвастаться. Все-таки личные ощущения, переживания - их никакой

выдумкой не заменить. А годы и здоровье не только позволяют им, но

даже требуют встряхнуться. К тому же поиски "свинцового

человечка"... Зенцовы этими поисками просто вдохновлены. Без

каких-либо практических выгод. Только для придания сочного колорита

будущим описаниям своих скитаний по тайге. И внутренне довольны

тем, что Даша потерялась - ведь это очень экзотично. Тем более что

Гера убедил их: найдется, никуда не денется.

И вот Герман Петрович, супруги Зенцовы спокойно спят в своей

палатке под шум дождя. Он, Андрей Путинцев, места себе не находит,

проклиная томительно длящуюся ночь. А Даша, в отчаянии и страхе,

где-то ждет помощи. Она так боится в тайге темноты...

12

Из тылового госпиталя Андрей выписался только в конце мая.

Волоком по снегу Андрея дотащил к своим, сам тяжело раненный, Пегов. Остальных разведчиков успел насмерть скосить финский снайпер, прежде чем его сбросила вниз с высокой сосны автоматная очередь лейтенанта.

Помимо опасных огнестрельных ран, оба они - и Андрей и Пегов оказались еще и сильно обмороженными. Пуля "кукушки" ударилась в ствол винтовки Андрея, и, скользнув рикошетом, расплющенная, деформированная, проползла между ребрами к самому сердцу и застряла в таком положении, при котором попытка извлечь ее грозила раненому немедленной гибелью. А тут еще началось воспаление легких, осложнения, связанные с обморожением. В историю болезни после каждого обхода врача вписывались безрадостные строчки.

И все-таки... Настал день уже в тыловом госпитале, когда Андрей вдруг ощутил, что дышится ему легко, что боль во время перевязок вполне терпима, что за окном по голубому небу бегут пушистые облака, медицинская сестра Женечка Рыбакова очень красива и только к нему обращается с какой-то особенно ласковой улыбкой.

С этого дня дела Андрея быстро пошли на поправку. Но пуля близ сердца оставалась. И по приговору хирургов должна была там остаться навсегда. Если не случится чего-либо из ряда вон выходящего, она постепенно окутается мягкой соединительной тканью и хотя превратится в постоянную угрозу, но значительно меньшую, чем хирургическое вмешательство.

- Все обошлось хорошо, Путинцев. Вы просто родились счастливчиком, напутствовала врач, начальник госпиталя, вручая ему документы о выписке. Где вы собираетесь жить? Поедете домой, снова в Сибирь?.. Или... Кем намерены работать? - Своей заботливостью она напомнила Андрею мать. Да и по возрасту была ей, пожалуй, ровесницей.

- Не знаю... - колеблясь, ответил Андрей. Хотя "литер" для проезда он попросил именно в Чаусинск, свой родной город. - Не знаю, где и поселюсь, не знаю, кем и где буду работать.

- Да что же так?

- Ну... Есть причины...

- А-а! Не стану допытываться. - Она понимающе наклонила голову. - На, Андрюша, - и это прозвучало совсем по-матерински, - приедешь на место, первое время врачам показывайся почаще, их советами не пренебрегай. Избегай тяжелых физических нагрузок, нервных напряжений. Пуля-то у тебя здесь, - она приложила руку к сердцу, - что взведенный курок. Выстрел может последовать в любую минуту. Держи этот курок на предохранителе. - Помолчала и добавила ласково: - Жениться не спеши. Но - нет, нет! - не подумай, что это будет для тебя совсем невозможно.

Щеки Андрея налились густым румянцем. Он торопливо сунул документы в нагрудный карман гимнастерки, вытянулся, чуть щелкнул каблуками, бессвязно выговорил слова благодарности, не заметил протянутой руки и выбежал из кабинета.

Он шел по больничному коридору, в этот час - послеобеденного сна совершенно безлюдному, и злился на себя, точно бы полностью в его воле было сдержать заливший ему лицо тяжелый румянец, а он не сумел этого сделать. Но разве он мог сказать о причинах, мешающих ему твердо определить свой дальнейший жизненный путь? Эти причины можно ведь со стороны истолковать и как разлад с матерью, когда не очень-то тянет вернуться в родной дом. Но не мог же он, не мог этой доброй, а вместе с тем далекой для него женщине объяснить, что действительная причина - Ольга! Жить с нею в одном городе и неизбежно друг другу попадаться на глаза невыносимо. Город маленький, библиотека в нем одна, а есть поговорка, что мир слишком тесен, чтобы не встретиться.

Еще труднее было Андрею думать о предстоящей жизни вообще. В армию он уходил с радостью: отслужит положенный срок, за это время чему-нибудь непременно подучится, а тогда, крепкий здоровьем, сильный, завербуется на Крайний Север, выпишет к себе мать, и там будет видно, что делать дальше. А не то и по-другому. Могли бы его ведь зачислить и в полковую школу младших командиров?

Остаться на сверхсрочную. Потом на курсы. В военное училище. И навсегда в постоянные кадры.

Эта мысль упрямо вновь и вновь приходила к нему с первых же месяцев армейской жизни. Нравилась четкость, порядок во всем. Рядовому бойцу служба, конечно, дается несладко. А вот командиры, сохраняя в себе ту же собранность, располагают и очень заманчивой свободой. На учебном плацу, когда вырабатывается точный шаг, взводы маршируют до седьмого пота, командиры могут на них и смотреть со стороны, и забежать вперед, и сменить ногу. На стрельбищах им не надо подолгу лежать на холодной земле, ожидая команды, - они сами ее подают, а если ноги зябнут, можно и постучать каблуком о каблук. Одежда у комсостава по мерке скроенная...