Сталин. История и личность

Говоря о внешней политике, необходимо принимать в расчет не только те или иные внешнеполитические шаги в рассматриваемый период, но и их возможные последствия в долгосрочной перспективе. В то время внимание Сталина было поглощено внутренней политикой; он знал, что страна к войне не готова, и опасался любых внешнеполитических осложнений, которые могли привести к военному конфликту. И все же подготовка страны к будущей войне, которая помимо прочего будет преследовать и цели распространения революции, была основной целью проводимой Сталиным политики.

В 1929 г. в Москве вышел из печати сборник ранее не публиковавшихся работ Ленина. В связи с вышесказанным особого внимания заслуживает один из документов этого сборника. «Сначала победить буржуазию в России, — писал Ленин в начале 1918 г., — потом воевать с буржуазией внешней, заграничной, чужестранной»⁶. Редактирование неопубликованных ленинских рукописей считалось делом огромной государственной важности, и при Сталине Институт Ленина являлся составной частью аппарата ЦК. Несомненно, Сталин был знаком с процитированным указанием Ленина и руководствовался им, определяя и проводя в жизнь политику советского государства.

Однако, полагал Сталин, чтобы иметь достаточно сил для войны с «чужестранной буржуазией», Советской России следует прежде установить тесные дипломатические связи с частью этой самой буржуазии. Такая политика, направленная на разобщение капиталистического мира, может гарантировать, что России не придется сражаться за свое выживание в неравной схватке с коалицией вражеских государств. Более того, согласно учению Ленина, обострение противоречий в мире империализма должно привести к новой войне между империалистическими державами, и такая война, если ею умело воспользоваться, откроет возможности для распространения революции. С точки зрения Сталина, наилучшие перспективы для подготовки проникновения в соседние страны, которые должны в будущем составить необходимое «социалистическое окружение», обещала дипломатия, направленная на сближение с Германией.

■IТ к 4.Л

Германская ориентация

У >..|С

Беседуя со Сталиным в декабре 1931 г., его немецкий биограф Эмиль Людвиг сказал, что, по его наблюдениям, в России с энтузиазмом воспринимают все американское. «Вы преувеличиваете», — ответил Сталин и добавил, что, хотя русские ценят прямоту и деловитость американцев, никакого особого преклонения перед всем американским в Советской России нет. «Но если уже говорить о наших симпатиях к какой-либо нации, — продолжал он, — или, вернее, к большинству какой-либо нации, то, конечно, надо говорить о наших симпатиях к немцам. С этими симпатиями не сравнить наших чувств к американцам!»⁷.

На вопрос Людвига о причинах таких симпатий к немцам Сталин уклончиво ответил, что их можно объяснить хотя бы тем, что Германия дала миру Маркса и Энгельса. Затем Людвиг сообщил, что недавние советско-польские переговоры о заключении пакта о ненападении вызывают в Германии большую озабоченность и тревогу. Он сказал, что признание Советским Союзом теперешних границ Польши вызвало бы глубокое разочарование у немецкого народа, который до сих пор всерьез воспринимал отрицательное отношение Советов к Версальскому мирному договору. В ответ Сталин, тщательно выбирая слова, подчеркнул, что советско-польский пакт о ненападении означал бы лишь взаимное обязательство не нападать друг на друга, и не более того. Ни о признании Версальской системы, ни о гарантиях в отношении границ не может быть и речи. «Мы никогда не были гарантами Польши, — заявил Сталин, — и никогда ими не станем, так же как Польша не была и не будет гарантом наших границ. Наши дружественные отношения к Германии остаются такими же, какими были до сих пор. Таково мое твердое убеждение. Таким образом, опасения, о которых вы говорите, совершенно необоснованны»⁸.

У Сталина не было никаких личных причин симпатизировать Германии. В Германии он был всего два или три месяца — беседуя с Людвигом, он упомянул, что провел эти месяцы в Берлине, возвращаясь в 1907 г. со съезда партии большевиков в Лондоне, — и знал по-немецки лишь несколько слов. Ориентация на Германию шла еще от Ленина, от главного акта ленинской дипломатии — Брестского мира, соглашения между Москвой и Берлином, которому большевистская революция была обязана своим выживанием.

Ленин и после Брестского мира считал, что Москве следует направлять свои дипломатические усилия на сближение с Германией, чтобы тем самым добиться раскола западного мира. «Германия одна из самых сильных, передовых капиталистических стран, она Версальского договора не может вынести, и Германия должна искать союзника против всемирного империализма, — сказал он, выступая с речью 6 декабря 1920 г. — Вот положение, которое мы должны использовать»⁹. Усилия Ленина сблизиться с Германией увенчались Рапалльским договором, который был подписан в 1922 г. Договор предусматривал восстановление дипломатических отношений в полном объеме, взаимный отказ от экономических претензий и взаимный режим наибольшего благоприятствия. Этим удачным ходом ленинской дипломатии удалось усугубить рознь между странами Запада и положить начало антиверсальскому партнерству между Советской Россией и Германией в 20-е годы. Сотрудничество между партнерами, хотя и тесное, развивалось далеко не гладко в связи с противодействием определенных кругов в обеих странах. Во влиятельных кругах германского общества, в том числе в министерстве иностранных дел, обострились противоречия между так называемыми восточниками (ОзОегз) и западниками (У'/еяОегз). «Восточники» считали связи с Советской Россией жизненно необходимыми, тогда как, по мнению «западников», интересам Германии, в том числе территориальным, наилучшим образом отвечало сотрудничество с Западом. Видными «восточниками» были посол Германии в Москве Герберт фон Дирксен и его предшественник на этом посту граф Ульрих фон Брокдорф-Ранцау, а также высшие военные чины, которые высоко оценивали возможность пользоваться территорией Советской России для подготовки личного состава и проведения военных учений совместно с Красной Армией. Германская социал-демократическая партия, напротив, держалась западной ориентации¹⁰.

Последним обстоятельством в немалой мере объясняется крайняя антипатия Сталина к социал-демократам. В феврале 1925 г. он сказал Вильгельму Герцогу, немецкому журналисту-коммунисту, что не может быть и речи о революции в Германии, пока немецкие социал-демократы не разоблачены и не разгромлены, или по крайней мере они должны стать незначительным меньшинством в рабочем движении. Напомнив, что еще в предоктябрьский период Ленин настаивал на уничтожении меньшевиков как на главном условии победы революции, Сталин сказал, что сейчас даже при самых благоприятных внешних условиях победа революции в Германии невозможна, пока в рабочем движении соперничают две одинаково сильные партии¹'. Сталин неприязненно относился и к умеренным германским коммунистам, стремившимся создать единый фронт с левым крылом социал-демократии против опасности фашизма. Одним из них был выдающийся лидер германских коммунистов Генрих Брандлер, выступавший за союз с левыми социал-демократами и за вхождение коммунистов в коалиционное правительство¹². Вскоре после беседы с Герцогом Сталин упомянул Брандлера и его единомышленника Тальгеймера в числе «старых» лидеров, которые, подобно Луначарскому и Покровскому в России, уже уходили со сцены, и подчеркнул необходимость искоренения «брандлеризма» в коммунистической партии Германии¹³. Брандлера исключили из партии в 1929 г.; к тому времени деятели Коминтерна уже именовали социал-демократов не иначе как «социал-фашистами».

Ориентация на Германию была путеводной звездой Сталина в его руководстве советской дипломатией в конце 20-х — начале 30-х годов. Его политическое мышление еще со времен Гражданской войны определялось представлением об Антанте как о враге; современный мир в глазах Сталина характеризовался противостоянием двух враждебных полюсов — советского Востока и капиталистического Запада, управляемого «англо-американцами». Выступая с речью в мае 1925 г., он охарактеризовал план Дауэса (репарационный план для Германии, разработанный международным комитетом экспертов под руководством американского банкира Ч. Дауэса) как американо-англо-французский план ограбления Германии. О нежелании «такой культурной нации, как Германия», нести бремя репараций свидетельствовал, по мнению Сталина, «даже такой, в сущности, реакционный акт, как избрание Гйнденбурга президентом...»¹⁴.