История нравов России

Эти шайки были тем более опасны, что их тайные предводители, скупавшие награбленные вещи, часто бывали родовитыми, иногда титулованными, людьми, имевшими большие связи. В своих «Записках» князь П. Долгоруков приводит целый ряд примеров такого рода. В Чернском уезде Тульской губернии дворяне Ерженский и Шеншин предводительствовали разбойничьими шайками; на юге России в качестве тайных руководителей разбойников выступали братья, графы Девиеры; в Костромской губернии — князь Козловский, являвшийся по матери Салтыковой родственником Ягужин–ских, Салтыковых, Лабановых, Долгоруковых. Не отставали и женщины. В Путивльском уезде Курской губернии вдова Марфа Дурова, владевшая тысячью душами, садилась на лошадь и в сопровождении трех сыновей и довольно многочисленной шайки разбойничала. Этот разбой она называла — «ходить на охоту»; охота обошлась ей дорого — в результате ее арестовали и сослали в Сибирь.

В Малороссии действовала некая богатая женщина Базилевская, прозванная Базилихой; она выступала одновременно в роли покровительницы и любовницы разбойника Гаркуцы. Когда ею было накоплено огромное количество награбленных Гаркуцей драгоценностей, она отдала его в руки полиции. Его наказали кнутом, заклеймили и сослали на каторгу; Базилиха же все это состояние оставила своему сыну Петру, считавшемуся сыном Гаркуцы. Этот Петр Базилевс–кий женился на Грессер, племяннице фельдмаршала князя Трубецкого, бывшего министра двора при Николае I. После женитьбы Базилевский получил звание камергера, однако после того, как возмущенные его жестокостью крепостные связали и выпороли его, он вынужден был в 1849 году выехать за границу. И таких примеров можно привести достаточно много, все они прекрасно характеризуют нравы тогдашнего дворянства.

В первой половине XVIII столетия дворянские гнезда в провинции были довольно пусты, ибо их население должно было быть занято на службе. «Околоток наш, — говорит А. Болотов, вспоминая детские годы, — был тогда так пуст, что никого из хороших и богатых соседей в близости к нам не было» (25, т. VI, 30). Особенно пустынными были дворянские усадьбы во времена Петра Великого, когда служилый дворянин получал кратковременный отпуск. В большинстве случаев петровскому дворянину приходилось возвращаться в родное место после длительной службы, он выходил в отставку уже одряхлевшим. Так, в 1727 г. некий бригадир Кропотов доносил Сенату, что в своем поместье он не бывал с 1700 года, т. е. целых 27 лет. И только в послепетровское время начинается ослабление служебного бремени дворянина, сокращение срока дворянской службы, что содействовало приливу дворянства в родные углы (достаточно вспомнить меры Екатерины I и Анны Иоанновны).

Однако подлинным оживлением провинциальной жизни дворянство обязано закону о дворянской вольности 1762 г., наполнившему провинцию дворянством, и закону о дворянском обществе 1775 г., организовавшему провинциальное дворянство в дворянские общества для управления губернскими делами [9]. Вместе с тем, пустота провинции в первой половине того столетия, отсутствие контакта с людьми своего круга, невозможность жить интересами дворянского общества наложили отпечаток на психологию и нравы помещика. По характеристике М. Богословского: «Они убивали в характерах общительность и действовали в противоположность службе, развивавшей в дворянском кругу товарищеские чувства и отношения. Одинокие и редкие обитатели усадеб, свободные от службы, дичали, и наряду с чертами радушия и гостеприимства, свойственными вообще славянской натуре и широко распространенными в русском дворянстве XVIII в., складывался также особый тип угрюмого и нелюдимого помещика, замкнувшегося в своей усадьбе, никуда не выезжавшего и никого к себе не принимавшего, погруженного исключительно в мелкие интересы и дрязги своего крепостного люда и заботы о борзых и гончих сворах» (25, кн. VI, 31–32).

Именно так, майор Данилов обрисовывает жизнь и нравы слоя провинциального дворянства первой половины XVIII века. Он ведет повествование о своей родственнице, тульской помещице–вдове: грамоте она не училась, но каждый день, разогнув спину, читала наизусть всем вслух акафист богородице; она очень любила щи с бараниной, и пока их кушала, перед ней секли варившую их кухарку не потому, что она дурно варила, а так, для аппетита. Дед майора Данилова проводил дни уединенно в своей усадьбе: «Он никогда не езжал по гостям, да я и не слыхивал, чтоб и к нему кто из соседей равные ему дворяне езжали» (25, кн. VI, 32). Такие черты провинциальных дворян, порожденные существующими условиями, оказались весьма устойчивыми — их не смогли «стереть» провинциальные дворянские учреждения, созданные Екатериной II, они обнаружатся у помещиков первой половины XIX столетия и найдут свое бессмертное воплощение в образе Плюшкина. Угрюмые и нелюдимые Даниловы и Болотовы времен Анны и Елизаветы сродни ему — они ведь его деды и прадеды.

И тем не менее западноевропейские нравы и правила общежития, введенные Петром Великим в русское общество, оказывали свое действие и на провинциальное дворянство. Значительную роль сыграли ассамблеи, пришедшиеся по вкусу светскому русскому обществу; они быстро распространились, и введенная благодаря им в общественную жизнь женщина стала чувствовать себя хозяйкой на них. «Приятно было женскому полу, — повествует об этом князь М. Щербатов, — бывшему почти до сего невольницами в домах своих, пользоваться всеми удовольствиями общества, украшать себя одеяниями и уборами, умножающими красоту лица их и оказующими им хороший стан; не малое же им удовольствие учинило, что могли прежде видеть, с кем на век должны совокупиться, и что лица женихов их и мужей уже не покрыты стали колючими бородами». Это сближение полов не только смягчало нравы, но и порождало новые чувства и настроения, до сих пор неведомые русским людям [10]. «Страсть любовная, — продолжает М. Щербатов, — до того почти в грубых нравах незнаемая, начала чувствительными сердцами овладевать, и первое утверждение сей перемены от действия чувств произошло!.. О коль желание быть приятной действует над чувствами жен!» (189, 72).

Ассамблеи давали возможность развивать на практике те чувства, о которых шла речь в каком–нибудь переводном французском романе типа «Эпаминонд и Целериана». Такого рода романы формировали представления о нежной и романтической любовной страсти. «Все, что хорошею жизнью зовется, — вспоминает А. Болотов о елизаветинских временах, — тогда только что заводилось, равно как входил в народ тонкий вкус во всем. Самая нежная любовь, толико подкрепляемая нежными и любовными и в порядочных стихах сочиненными песенками, тогда получала первое только над молодыми людьми свое господство» (25, кн. VI, 102–103). В середине века западные забавы и развлечения уже начинают проникать в дворянские усадьбы — там происходят своего рода ассамблеи; они тяжеловаты и грубоваты, как и все в деревне; появляются карточные игры, танцуют менуэты и контрдансы. В 1752 г. молодой А. Болотов на пути из Петербурга в свою родную тульскую деревню заехал к зятю, псковскому помещику Неклюдову, женатому на его старшей сестре, и попал как раз на ее именины. Они праздновались уже по–новому — на них собрались окрестные дворяне с семьями. Один из солидных соседей, полковник П. Сумароцкий, прибыл с домашним оркестром скрипачей. После многочасового обеда все предались увеселениям: молодые люди увлеклись танцами, причем Болотов, щеголяя сшитым петербургским портным синим кафтаном с белыми разрезными обшлагами, открыл менуэт в паре с полковничьей дочерью. Дамы забавлялись игрой в карты, мужчины продолжали беседу за рюмкой. Когда же оживление охватило всех, то карты и разговоры были отставлены в сторону и все пустились в пляс. Элементы русской культуры подчинили европейскую — чинный западный менуэт уступил место русской под песни дворовых девок и лакеев. Веселье продолжалось до ужина, после которого гости остались на ночь у радушного хозяина и разъехались на другой день после обеда.