Знамение времени. Убийство Андрея Ющинского и дело Бейлиса (Впечатления Киевского процесса)

- Вы служили в сыскном отделении?

- Да, служил...

- А теперь где служите?

Мнется, не отвечает.

Защита настаивает на ответе.

Полищук просит разрешить не отвечать...

- Почему?.

- Я состою на службе конспиративной...

- Правительственной?

- Да, правительственной...

Господин Полищук среднего роста, черный как жук, стрижется бобриком, короткая борода... Тонкий нос с горбинкой... Когда Полищук волнуется или сердится - не разберешь - нос его вытягивается, раздваиваясь на кончике...

Бледные, тонкие уши как-то особенно сильно выделяются на окружающей черноте.. Он в сюртуке.. Странно раздвояясь сзади, сюртук дает просвет, обнаруживая длинные ноги при малом туловище, и кажется мне, что он, этот г. Полищук, вот-вот должен прыгнуть и кого-то крепко и цепко охватить... {91} Он рассказывает плавно, осторожно и зорко посматривает по сторонам.

В разгар своих показаний он остановился и просит покурить.

Председатель делает перерыв.

Он решительно заявляет о легенде убийства Ющинского Бейлисом.

Но вот, видите ли, он запамятовал, как было дело, что говорил умиравший Женя Чеберяк, а, ведь, не забудьте, что именно он был, по поручению начальства, при агонии этого мальчика и все расспрашивал, и все распутывал тайну.

Ему стали напоминать вопросами.

Наконец, и он немножечко припомнил.

Что же говорил перед смертью этот несчастный мальчик?

Когда он был в бреду без памяти, он метался и все вскрикивал:

- Андрюша, ни кричи?.. Не кричи так, Андрюша... Андрюша, Андрюша, прошу...

Было видно, что Андрюша стоял перед ним грозной, кровавой тенью, он мучился им...

Но вот он приходит в сознание...

Мать его, Вера Чеберяк, подхватывает на руки, носит его по комнате и все пристает к нему, все просит:

- Мальчик мой, Женя, дитятко мое, скажи им (сыщикам), что мама твоя здесь не при чем... - Ах, мама, оставь меня...

- Скажи, скажи же им...

- Дай мне, мама, спокой...

- Скажи, что твоя мама не при чем...

- Ах, мама, мне так тяжело об этом вспоминать...

О чем же "об этом"?..

И он умолкал, закрывал глаза... Но вдруг он порывался что-то говорить...

Тогда "мама" бросалась к нему и целовала, безумно целовала его, в дрожавшие, посинелые губы мальчика, и зацеловывала его слова, и не давала ему говорить... и он... умолкал..

Она снова брала его на руки и опять, и опять просила сказать "им", что мама его не при чем в этом кошмарном, кровавом деле. {92} Он стал отходить. Послали за священником. Священник пришел. Он оживился, пришел в себя.

Батюшка его исповедовал, причастил, утешил, обласкал, простился с ним и стал уходить...

- Батюшка.. Батюшка!.. - раздался ему вслед слабый голос ребенка.

Батюшка вздрогнул, обернулся.

- Что тебе, дитя моё? - и пошел, поспешая, к нему...

И он смотрел такими ясными, такими робкими глазами и... вдруг, понурился, помертвел, умолк...,

Сзади, за плечами батюшки стояла мать, Вера Чоберяк и пристально смотрела своими черными, сверкающими глазами в мертвенное лицо отходящего в вечный покой сына своего.

- Мне показалось, - сказал на суде батюшка, - я это почувствовал, что она, его мать, сделала ему какой-то знак...

И Женя умолк...

Он вскоре умер.

Отчего же он умер?

Отец его говорит: поел зеленых груш с молоком, напала дизентерия - ну вот и умер...

Гражданский истец, член Государственной Думы Замысловский, заявляет определенно во время заседания суда, что Женю Чеберяк отравил пирожными начальник сыскного отделения Красовский.

Один из свидетелей рассказывает, что ему передавали, что Женю отравили близкие семейства Чеберяк какими-то морфинными свечами...

Всем ясно, что его мать, Вера Чеберяк, принимала участие в его убийстве, так искусно проведенном...

Красовский еще не допрошен.

А свидетельство, что Женю отравили "свои" морфинными свечами, оставлено без последствия: на него не обратили никакого внимания.

Но, однако, что привело этого мальчика, почти единственного свидетеля в этом деле, к такой ранней могиле?

Женя действительно был болен дизентерией.

"Но мы должны знать, что из больницы, несмотря на предупреждение докторов об опасном положении Жени, взяла его мать, Вера Чеберяк, только что вышедшая из тюрьмы, {93} где она сидела по подозрению в убийстве Ющинского.

Надо также помнить и то, что она как-то заявила одному из свидетелей, что ей, любвеобильной матушке, придется за "такое ........", здесь следовало грубое, неприличное, обидное название, - "как Женька, отвечать", и что, наконец, свидетели утверждают, что Женю отравили близкие Чеберяк. Свидетели, соседи Чеберяковой, засвидетельствовали, что она крайне небрежно относилась к своим больным детям, не давала им лекарства, запирала их в комнате, когда уходила на несколько часов со двора, и они там метались в предсмертной агонии без помощи, без надзора и ласки. Их находили в ужасном виде подмоченными испражнениями, измученных, плачущих. Так "заботилась" эта мать о своих детях.

Что еще показал ценного Полищук.

Он удостоверил, что квартира Чеберяк - крайне странная квартира и что ее постоянно посещали уголовные элементы.

Нельзя не отметить, что, на другой день, Полищук пришел в суд изменивши наружность, - он совершенно обрился. А разве свидетель, которого опознавали в суде, может менять наружность во время процесса?

XXXIX.

Людмила Чеберяк..

Это единственный ребенок, оставшийся в семье Чеберяк после убийства Андрюши Ющинского: - старшие ее брат и сестра - Женя и Валя - умерли вскоре, после первых же допросов матери.

Выясняется, что 13 марта, т. е. на другой день убийства Андрюши, Людя была отправлена денёчка на два к своей бабушке погостить и вернулась на четвертый день после убийства Андрюши.

...Вот вышла девочка лет десяти. Это та, которая перед присягой так горько плакала и все говорила: "боюсь, боюсь"...

Ее за руку ввел судебный, пристав.

Бледная, запуганная, вошла она в заду и стала перед судейским столом.

Причесанные под гребешку, ее густые каштановые волосы {94} заплетены в две тугие косички, которые чуть-чуть не доходят до пояса.

Все тоньше и тоньше книзу, они на концах перехвачены желтыми бантиками.

И когда она нервно поворачивает то ту да, то сюда свою измученную головку, косички сильно вздрагивают и бантики прыгают по спине, почти ударяясь о плечи...

Она спокойно начинает рассказывать о том, как они катались на мяле, как прибежал Бейлис, погнался за ними, схватил Женю и Андрюшу - Женя вырвался, а Андрюша попался и его утащил Бейлис.

Куда делся после Андрюша, она не знает... И говорит так складно, гладко, ровно, торопясь, чтобы все сказать... Говорит, как стихотворение читает...

Когда председатель что-либо спрашивает ее, хотя и близко. подходящее к рассказу, но нечто иное, она торопливо скороговоркой отвечает:

- Что вы, что вы, а ни боже мой!

Когда стали ее допрашивать, видела ли она все это сама, она заспешила, заторопилась; и вскоре вышло так, что сама она ничего не видала, а только слышала от своей покойной сестры Вали...

Когда она впала в противоречие с показаниями девочки-свидетельницы, дочери Наконечного, и когда им была устроена очная ставка, и когда Наконечная сказала ей с упреком: "зачем ты врешь, надо говорить правду..." личико ее скривилось, сморщилось, она побледнела, как смерть, навзрыд заплакала и торопливо закричала: "боюсь, боюсь, боюсь!.." Точно кошмар какой висит над ней, точно она изведала такую тяжелую руку изверга, что только при одном воспоминании чего-то, она сразу теряет душевное равновесие...

- Чего же вы боитесь, девочка? Вы не бойтесь, - говорит председатель, вас здесь никто не обидит, вы будьте вполне покойны...

И, почувствовав, что ее здесь не будут бить, она успокоилась.

- Не грозил ли кто-нибудь вам? - спрашивает кто-то из гражданских истцов.