Август 1956 год. Кризис в Северной Корее

Как уже упоминалось, несмотря на то, что эта речь сразу не была опубликована, ее распространяли в партийных организациях, так что она была хорошо известна всем членам корейской правящей элиты и, вероятно, функционерам среднего звена.

За декабрьским пленумом и «расширенным Президиумом ЦК ТПК» 28 декабря в январе последовали новые официальные мероприятия. 18 января 1956 г. ЦК ТПК принял резолюцию, озаглавленную «О дальнейшем усилении борьбы против реакционной буржуазной идеологии в литературе и искусстве». По своему духу и тону резолюция 18 января почти полностью совпадала с речью Ким Ир Сена. Однако примечательно, что эта резолюция не только не публиковалась, но даже вообще не упоминалась в открытой печати [70].

Примерно в это же время Пак Ён Бин был заочно (в тот момент он находился в больнице) исключен из состава Политического совета (Политбюро) и выведен из ЦК ТПК. Другие партработники из советской группировки также подверглись различным взысканиям и наказаниям [71].

Стандартная советская практика партийной работы, заимствованная и Северной Кореей, предусматривала, что решения и документы, принятые на очередном пленуме, равно как и произнесенные там речи партийных лидеров, «изучались» на низших уровнях. В январе 1956 г. по стране прошли собрания низовых парторганизаций, на которых прорабатывались документы декабрьского пленума. Об этих собраниях много писала корейская печать, хотя и не упоминая о проблеме советских корейцев и вопросах литературной политики, которые до поры до времени были теоретически скрыты от широкой публики. Документы пленума были восприняты как сигнал к началу массированной атаки на советских корейцев и на тех, кто был слишком тесно связан с ними. Такой поворот событий дал многочисленным соперникам советской группировки хороший предлог для сведения личных и политических счетов. Высокопоставленных советских корейцев активно критиковали, обвиняя в «насаждении фракционности» и в разнообразных идеологических прегрешениях.

Кампания против советских корейцев, развернутая в партийных организациях, достигла высшей точки к концу января. В течение этого месяца многие видные советские корейцы были вызваны в свои партийные организации для самокритики или подвергнуты допросам по поводу их «ошибок», главной из которых были прошлые связи с Хо Ка-и. Особенную активность в этой кампании проявлял пхеньянский горком ТПК, в аппарате которого в то время преобладали члены яньаньской фракции (отношения между «советскими» и «китайскими» корейцами, как уже говорилось, не отличались особой теплотой). Следует помнить, что в соответствии с советской административной практикой столичному горкому партии подчинялись партийные организации центральных министерств и ведомств. В начале 1956 г. пхеньянский горком предписал партийным организациям различных министерств и ведомств «расследовать» прежние связи между советскими корейцами и покойным Хо Ка-и. Такие расследования действительно имели место и некоторые советские корейцы были вынуждены давать показания по этому поводу [72].

В середине января Ким Ир Сен вызвал только что выписавшегося из больницы Пак Ён Вина и в течение трёх часов беседовал с ним, настаивая на том, чтобы Пак Ён Бин «признал свои ошибки». Вначале Пак Ён Бин отрицал все предъявленные ему обвинения, но в конечном итоге сдался и 18 января выступил перед Политбюро с покаянием. Между тем Пак Чхан-ок упорно отвергал любые обвинения. Во время заседания Политбюро 18 января он попросил разрешения оставить пост Председателя Госплана. Через несколько дней Ким Ир Сен принял его отставку [73].

При этом на протяжении первых двух месяцев кампания против советских корейцев носила закрытый характер. Как уже отмечалось, официально Декабрьский пленум был посвящён исключительно вопросам сельского хозяйства. Знаменитая речь Ким Ир Сена от 28 декабря («речь о чучхе») оставалась неопубликованной еще несколько лет. «Ошибки» советских корейцев обсуждались на узких собраниях партийных функционеров, знать о которых рядовым партработникам и уж тем более членам партии теоретически не полагалось. Поскольку в ТПК тогда насчитывалось более миллиона членов и поскольку количество партийных работников, имевших доступ к информации о пленуме, исчислялось десятками тысяч, избежать распространения слухов было невозможно, но официально до середины февраля ни о какой кампании объявлено не было. Все события развертывались за закрытыми дверями, и информация о критике, направленной против советских корейцев, распространялась по конфиденциальным партийным каналам [74].

Возможно, такая политика проводилась из внешнеполитических соображений, ведь открытая атака на партработников из числа советских корейцев могла быть расценена Москвой не просто как наступление на позиции советской фракции в руководстве КНДР, но и как попытка подорвать влияние СССР. Также можно предположить, что открытый конфликт в партии был нежелателен и в связи с подготовкой Третьего съезда ТПК. В любом случае на этом этапе кампания проходила за закрытыми дверями партийных кабинетов.

Уже в январе 1956 г. некоторые советские корейцы сочли создавшееся положение настолько опасным или, по меньшей мере, неблагоприятным для себя, что обратились с формальной просьбой о возвращении в СССР. Согласно установленной тогда процедуре, разрешение на возвращение должно было одновременно выдаваться и корейскими, и советскими властями, хотя, скорее всего, стороны принимали решение независимо друг от друга и лишь потом согласовывали его. Всего с такими заявлениями обратились по меньшей мере семь советских корейцев. Мы не располагаем полным списком тех, кто обратился с такой просьбой, но примечательно, что в число кандидатов на отъезд не вошли самые значительные фигуры в советской группировке, в том числе и жертвы развертывающейся кампании — Пак Чхан-ок, Пак Ён-бин или Ки Сок-пок. Это был не первый случай, когда советские корейцы по своей воле возвращались в СССР, но на этот раз число желающих вернуться было необычайно велико.

Похоже, что все эти события не очень взволновали советское посольство, и оно решило оставаться в стороне, хотя некоторые дипломаты, как видно из материалов посольства, отслеживали ситуацию. Не вполне понятно, была ли такая пассивность следствием осознанного политического выбора и стремления не вмешиваться во внутренние дела КНДР или же являлась результатом уже упоминавшегося нежелания большинства советских дипломатов предпринимать рискованные и чреватые последствиями шаги. В ходе кампании некоторые советские корейцы (в частности, Пак Чхан-ок, Пак Ый-ван и Пак Ён-бин) посещали посольство в надежде найти там поддержку, но эти попытки так и остались безрезультатными. Напротив, 9 февраля, при встрече с Нам Иром (северокорейским министром иностранных дел, одним из немногих советских корейцев, которые дистанцировались от советской фракции уже на самых ранних этапах), советский поверенный в делах А. М. Петров прямо заявил, что «[л]ица, из числа советских корейцев, допустившие проступки, не могут их укрывать путем выезда в Советский Союз. По нашему мнению, они должны отвечать за проступки на месте и оправдать оказанное им доверие и могут быть использованы на меньшей работе». В тот же день он почти дословно повторил данное заявление самому Ким Ир Сену («Я ответил, что, по мнению Советского правительства, лица, из числа советских корейцев, допустившие проступки, не могут их укрывать путем выезда в Советский Союз. Следовательно, каждый, допустивший проступок, должен отвечать за него на месте и может быть использован на меньшей работе, чем это было до свершения проступка»). В ответ Ким Ир Сен заявил, что в таком случае северокорейские власти не будут выдавать советским корейцам разрешения покинуть КНДР и аннулируют уже выданные разрешения такого рода. Исполнявший обязанности посла А. М. Петров поддержал это решение и зафиксировал свое согласие с Ким Ир Сеном в официальном дневнике [75].