Тайны египетской экспедиции Наполеона

В обращении к армии от 4 мессидора VI года Французской Республики (22 июня 1798 года) он скажет о грядущих завоеваниях, призванных содействовать просвещению и всемирной торговле – и здесь наука на первом месте!

Со дня его избрания в члены Института (25 декабря 1797 года) до момента отплытия французской эскадры из Тулона (19 мая 1798 года) пройдет почти пять месяцев. Они будут насыщены не только береговыми инспекциями и подготовительными работами, но и интенсивными научными занятиями.

Открытое заседание Института, состоявшееся 4 января 1798 года по случаю избрания нового члена, стало главным событием дня.

«Бонапарт, – писала газета «Монитер», – прибыл на заседание без всякой помпы, скромно занял свое место, сдержанно внимал похвалам, расточаемым ему докладчиками и зрителями, и удалился. Ах, до чего же хорошо он знает человеческое сердце, и в особенности психологию народных правительств! Скромностью и непритязательностью вынужден порядочный человек добиваться у них расположения, которое невежды и пошляки неохотно оказывают ему повсюду, и реже, чем где бы то ни было, – в Республиках».

«Язык, мысли, манеры, – говорил Франческо Мельци, итальянский политический деятель, помогавший генералу Бонапарту в создании Цизальпинской Республики, – все в нем поражало, все было своеобразно. В разговоре, так же как и на войне, он был чрезвычайно находчив, изобретателен, быстро угадывал слабую сторону противника и сразу же направлял на нее свои удары. Обладая необычайно живым умом, он лишь очень немногими из своих мыслей был обязан книгам и, за исключением математики, не обнаружил больших успехов в науках. Из всех его способностей самая выдающаяся – это поразительная легкость, с какою он по собственной воле сосредоточивал свое внимание на том или ином предмете и по нескольку часов подряд держал свою мысль как бы прикованною к нему, в беспрерывном напряжении, пока не находил решения, в данных обстоятельствах являвшегося наилучшим. Его замыслы были обширны, но необычайны, гениально задуманы, но иной раз неосуществимы; нередко он из-за мимолетного раздражения отказывался от них или же своей поспешностью делал выполнение их невозможным. От природы вспыльчивый, решительный, порывистый, резкий, он в совершенстве умел быть обворожительным и посредством искусно рассчитанной почтительности, и лестной для людей фамильярности очаровывать тех, кого хотел привлечь к себе. Обычно замкнутый и сдержанный, он иной раз, во время вспышек гнева, побуждаемый к тому гордостью, раскрывал замыслы, которые ему особенно важно было бы хранить в тайне. По всей вероятности, ему никогда не случалось изливать свою душу под влиянием нежных чувств».

То, что ученый Бонапарт преуспел главным образом в математике, подчеркивали и другие свидетели эпохи. Первыми это сделали преподаватели военной школы в Бриенне, где учился сын адвоката с Корсики. Годами позже то же самое отметит граф Меттерних в своих мемуарах: «Он не обладал большими научными познаниями. Его приверженцы особенно усердно поддерживали мнение, что он был глубоким математиком. Но то, что он знал в области математических наук, не возвышало его над уровнем любого офицера, получившего, как он, подготовку к артиллерийской службе; но его природные дарования восполняли недостаток знания».

«Эта мужественная душа, – напишет Стендаль, – обитала в невзрачном, худом, почти тщедушном теле. Энергия этого человека, стойкость, с какою он при таком хилом сложении переносил все тяготы, казались его солдатам чем-то выходящим за пределы возможного. Здесь кроется одна из причин неописуемого воодушевления, которое он возбуждал в войсках».

Мечтал ли гениальный полководец стать человеком науки? Зная его жизненный путь, в это трудно поверить. Но когда Бонапарт обдумывал свое будущее перед возвращением из Египта, и оно вовсе не казалось ясным (ранее он писал брату Жозефу, что исчерпал себя), то коротко упомянул о карьере ученого.

«Наука была его подлинной страстью», – отмечал участник экспедиции Этьен Жоффруа Сент-Илер.

После избрания в Национальный Институт генерал Бонапарт становится активным исследователем, хотя ведет себя подчеркнуто скромно.

Он семнадцать раз присутствовал на заседаниях Института, готовил доклады о различных научных открытиях. В первую очередь, это касалось нашумевшего изобретения Кюньо – парового автомобильного двигателя («паровой повозки»). Газета «Монитер» писала, что Бонапарт также сделал доклад о новой книге, опубликованной в Италии. Автор этого труда рассказывал об использовании компасов в геометрии Лоренцо Маскерони.

Бонапарт заговорил о содержании книги еще до своего избрания в Институт – на обеде, устроенном учеными. Как выяснилось, академики не читали произведения, изданного в Италии. Тогда генерал попросил карандаш и пару компасов и попытался растолковать знаменитостям некоторые теоретические положения. Лаплас, благосклонный экзаменатор Бонапарта в Парижской военной школе, был довольно ироничен: «Генерал, мы ожидали весьма многого от вас, но не уроков математики».

Как видим, с ним не церемонились – такова была атмосфера заведения. О ней и об Институте образца 1797—1798 годов рассказал французский историк Альбер Вандаль: «Это славное ученое учреждение, детище конституции, точно так же, как Директория и оба совета, являвшееся почти четвертой властью в государстве, было хранилищем доктрины; оно поставляло многих членов в правительственные учреждения и само отчасти вербовало в них своих работников. Прославленный, осыпанный высокими почестями, Институт имел в своих рядах предвестников великого научного движения, которое в наши дни преобразило мир; но правили и владычествовали в нем последние могикане энциклопедии, философы школы Кондильяка, будущие идеологи Бонапарта. То были по большей части люди суровой внешности, кротких нравов и надменного ума».

Одна из загадок Наполеона – почему он, будучи чрезвычайно восприимчивым к научным открытиям, не уделял достаточного внимания прогрессу вооружений?

Он отказался от парохода, как способа высадки в Англии, от воздушных шаров, которыми лишь развлекался. С 1804 года французские войска обстреливались пороховыми ракетами – он ничем не ответил.

В то время как Карно применял оптический телеграф для связи Парижа с Рейнским фронтом и создал две роты обслуживания аэростатов-разведчиков, Бонапарт отказался от использования последних.

Жан Тюлар считает, что Наполеон «не видел возможности применения научных открытий, доказав это во время египетской кампании».

На поле Ватерлоо он имел пушки, которые в сравнении с английскими были изделиями вчерашнего дня.

Можно вновь и вновь задаваться вопросами, почему он не сделал того или иного шага. Но все же лучше сосредоточиться на том, что он успел совершить.

Египтомания

Почему Бонапарт отправился в Египет?

Если большинство европейских войн той великой эпохи представляли собой борьбу коалиций феодально-монархических держав против революционной Франции, то афро-азиатские проекты Наполеона (египетско-индийский и русско-индийский) – большей частью не политические, а волевые, эмоциональные и авантюрные. Он был успешен в первых – то есть в битвах новой Франции против старой Европы – и потерпел фиаско во вторых.

В Европе он, по большому счету, мог бы обойтись без сложных социально-политических расчетов – ветер Французской Революции дул в его паруса. Ведь История, как и Природа, не терпит игр и фокусов. В конечном итоге, Бонапарт оказался плохим лоцманом, а его многоходовые комбинации – будь то в Азии, Африке или в России – окончились трагически.

Египетский проект амбициозного генерала не был замыслом гения-одиночки. И первенство принадлежало вовсе не ему.

Такой план предлагал в своем докладе 1672 года великий Лейбниц, но Людовику Четырнадцатому, который будет истощать страну войнами с европейцами, было не до Африки.

Всемогущий министр Шуазель рассматривал план колонизации Египта в 1769 году, но граф Верженн добился сохранения «дружеских» отношений с Константинополем.