История военного искусства

(Полибий, III, 9)

 Непрестанная специализация в области исторической науки происходит по двум направлениям - по периодам и по явлениям. Одни обрабатывают по всем направлениям какой-нибудь один определенный период, другие стараются проследить через различные, а если возможно, то через все периоды какое-нибудь одно частное явление. Мы имеем специальные истории искусств и литературы, истории религий, историю конституций и права, экономической жизни, финансов, а также отдельных институтов, как например брака. Все эти частные истории сливаются во всемирной истории и взаимно оплодотворяются. Ни без одной из них нельзя обойтись, чтобы от этого не пострадало понимание всего целого. Поэтому всеобщая история нуждается и в истории военного искусства. При том большом месте, какое занимают во всеобщей истории войны, создающие и разрушающие государства, нельзя обойти требования - не просто передавать предания об этих войнах, а критически подходить к ним и давать технически правильное описание их. В силу закона о разделении труда наилучшим средством для этого является работа над специальной историей войны.

 Однако трудность всякой такой специальной истории заключается для историка в приобретении достаточных технических знаний. Если можно еще поверить, что историк литературы способен совершенно погрузиться в процесс поэтического творчества, то гораздо труднее требовать, чтобы историк искусства овладел техникой живописи и архитектуры, историк-экономист - техникой сельского хозяйства, ремесл и торговли. Ведь от них нельзя требовать, чтобы они сами писали мадонн, строили соборы, шли за плугом или основывали колонии; но даже не требуя от них всего этого, практик, понимающий в этих делах, а тем более занимающийся ими, всегда будет иметь некоторое преимущество перед историком и смотреть на него с некоторым недоверием. Ахиллес обязан 1омеру своей славой, но разве при чтении того или иного стиха он не мог бы воскликнуть: "Видно, что ты поэт и что ты сам не метал копья во главе мирмидонов!"

 Ученому, который пишет историю стратегии и тактики, приходится еще труднее. Он еще может считать себя счастливым, если ему когда-нибудь удалось, будучи в самых младших чинах, узнать, что такое настоящая война. Но все высшие знания он должен приобретать чисто теоретически и не позволять себе в этой области поэтических вольностей. Условием успеха является техническая точность. Как художник или военный, который хочет писать историю своей специальности, должен систематически изучить источники, так и ученый, который собирается описывать войны, а тем более писать историю военного искусства, должен до тех пор изучать реальную обстановку и технические возможности того времени, пока он полностью не овладеет ими.

 В этом требовании нет принципиально ничего нового, а потому следует сразу же отвергнуть предположение, будто в труде, подобном предлагаемому, применим какой-либо иной метод, чем при любом историческом исследовании. Правда, говорят о критике по существу, противополагая ее филологической критике, но это - не две противоположности, а просто два различных средства той же самой единой научной критики. Никакой филолог, даже сознающий свое мастерство в деле строго филологического толкования, не будет из-за этого принципиально отвергать критики своего предмета по существу; ни один специалист, хотя и умеющий с точностью эксперимента показывать фактическую связь между событиями, не станет из-за этого отрицать, что основой всякого исторического знания является основанное на источниках предание. Разница лишь в том, что по характеру своей научной работы и по своей личной склонности один видит свою силу в первом методе, другой - во втором. Один подвергается опасности принять на веру ложное предание, так как он не в состоянии постичь его фактическую невозможность; другой рискует перенести на прошлое явления из современной практики, недостаточно учитывая различие обстановки. Поэтому, чтобы вести исследование до самых основ, филологическая критика и критика по существу должны на каждом шагу и при рассмотрении каждого факта идти рука об руку, непрерывно обогащая и контролируя друг друга. Не может быть истинной критики по существу без точной филологической основы, доставляемой источниками, как не может быть и истинной филологической критики без критики по существу. Только таким путем можно добиться полной строгости метода, сущность которого заключается в исключении возможности всякого произвола как в случае признания, так и в случае непризнания данных, почерпнутых из преданий. Эта мысль прекрасно выражена еще Полибием в словах, выбранных нами в качестве эпиграфа.

 Если предлагаемый труд является шагом вперед в области познания прошлого, потребность в котором так глубоко заложена в человеческом уме, то это объясняется не применением какого-нибудь нового метода, а только практическим и систематическим применением давно известных и признанных теорией принципов. Поэтому я прошу разрешения сказать несколько слов о том, что относится к сущности этого труда, а именно о причинах, заставивших меня признать, что мы имеем еще не разрешенную наукой задачу, и о том сочетании благоприятных обстоятельств, которое облегчило мне изучение именно военного дела.

 Вскоре после окончания университета я, не помню по каким побуждениям, занялся некоторыми вопросами истории военного искусства. Весной 1874 г. мне пришлось проходить учебный сбор в Виттенберге; в полковой библиотеке я достал "Историю пехоты" Рюстова и с тех пор уже не переставал заниматься этим вопросом.

 В 1877 г. по поручению графини Гедвиги Брюль мне предложили закончить биографию деда графини - Гнейзенау, оставленную в недописанном виде покойным Георгом Гейнрихом Перц. Когда я погрузился в историю освободительных войн, я почувствовал острую потребность составить себе действительно правильное представление о событиях, и моя научная работа в этом направлении приобрела тем более широкий размах, что в то время приходилось исторически оценивать достоинства двух противоположных стратегических концепций - одной, представленной эрцгерцогом Карлом, Шварценбергом и Веллингтоном, и другой, представленной Наполеоном и Гнейзенау.

 Гете говорил однажды об импульсе, который можно получить от одного умного слова; другой раз он сказал, что учиться лучше всего не по книгам, а благодаря живому обмену мыслей, благодаря сношениям с умными людьми. В то время я на себе испытал справедливость этих слов.

 В те годы я был воспитателем младшего сына императора Вильгельма, принца Вольдемара, скончавшегося в 1879 г. На этом посту я не только имел случай из рассказов тогдашнего кронпринца и фельдмаршала графа Блюменталя составить себе до известной степени непосредственное представление о том, как психологически возникают решения командующего армией, но также мог во всякое время облегчать и пополнять вопросами мою научную работу, начатую с изучения Клаузевица, сочинения которого подарил мне кронпринц. Я до сих пор помню случаи, когда я, так сказать, застревал на каком-нибудь вопросе, а живое объяснение или меткое слово позволяли мне уразуметь его; я и теперь, спустя почти 25 лет, не могу не вспомнить с благодарностью о тех лицах, которые не оставляли меня своими советами. Назову в числе их ген. ф. Готберга, умершего в должности командира 1-го корпуса, ген. ф. Винтерфельда, командовавшего гвардейским корпусом, ген. ф. Мишке, полковника ф. Дрески, бывшего командира полка императора Александра, ныне покойного ген. ф. Унру, а прежде всего бывшего в то время подполковником военного воспитателя принца Фридриха-Леопольда ф. Гейслера, умершего в чине генерал-лейтенанта. Фон Гейслер был по природе педагогом, - и в то время как наши молодые питомцы играли под нашим наблюдением на спортивной площадке нового дворца или на горе Бетхер близ Глейнике, он с удовольствием отвечал на мои пытливые вопросы целыми лекциями по военному делу, которые, отличаясь удивительной ясностью, принесли мне огромную пользу. Мне хотелось бы упомянуть по этому же поводу еще о двух высокопоставленных военных - ген. ф. Франзецком, который в 1870 г. командовал 2-м корпусом, затем 11-м, а под конец был берлинским военным губернатором, и о тогдашнем майоре генерального штаба Бойе, умершем военным губернатором Торна. Первый, будучи молодым офицером генерального штаба, начал однажды писать биографию Гнейзенау; это и было причиной нашего знакомства; я часто бывал у него и беседовал с ним на эту тему; по истории кампании 1814 г. он предоставил в мое распоряжение свои записки, которые он составил на основании документов для лекции в Военной академии, и мы обсуждали с ним некоторые вопросы, связанные с этой кампанией.