Из тупика

- Бунтовать... так растак! Бунтуйте. Играйте на руку подлого кайзера. Я недаром прочел вам его приказ. Чтобы вы, сучьи дети, знали - враг жесток и опасен... Россия ведет войну за свое сохранение. Сейчас вершится судьба всего мира, а вы... Верблюда жрать испугались? А в деревне соломка с крыши - что? Разве вкуснее?!

Выкричался. Обмяк. Вспотел. И - уже спокойнее:

- Ребята! - сказал. - Верблюд еще не повод для бунта. Дай нам говядину - тоже стухнет. Спросите у машинной команды: холодильники у нас текут, "Аскольд" три года не был в ремонте. Зачинщиков я не ищу. Бог им судья... Боцман! Свистать команде: по работам...

Иванов-6 был крикун, сумасброд, но мужик добрый. Всю аденскую верблюжатину он велел бросить за борт. И сине-грязные лоскутья мяса, источенные червями, быстро растащили акулы. Неутомимые и юркие, они, будто шатуны гигантской машины, бойко сновали под днищем крейсера, вымахивая хвостами то справа, то слева по борту. Рябило в глазах от порывистости.

- До чего же ловко работают! - дивились на палубах. - Ай да шамают! Будто солдат крупу казенную. Вот, Сергунька, тебя бы туда - к ним, человечинка-то стервам небось нравится...

Трюмный механик мичман Носков заметил за ужином:

- Сегодня я ощутил себя в пятом году, когда прозвучала "альфа" русской революции. Нельзя ли по сегодняшней вспышке судить об "омеге"?..

Но ложка в руке старшего офицера Быстроковского звонко брякнула по краю тарелки.

- Господа, господа! Кают-компания нашего славного крейсера не для политических разговоров. Поговорим о дамах...

И до самого Носси-Бэ команда сидела на английских консервах из крольчатины. Хлебали тошную воду из опреснителей, словно касторку. Французский угольщик - да! - ждал их на рейде. В погрузку похоронили двоих: один задохнулся в бункере от угольной пыли, а второго убило разрывом перегнившего топенанта. В конце работы люди падали там, где стояли, прямо на уголь. Черные, они лежали на черном угле, и черные, курицы квохтали из черной пыли. А вечером к борту подгреб вельбот, с кормы его поднялся, зябкий от малярии, лейтенант Корнилов (ревизор крейсера) и хрипло выстрадал в матросские лица:

- Консул обманул: и здесь нет писем. Будут завтра финики, свинина, папайя, бананы. А почта, говорят, ждет в Порт-Саиде... Руку! - выкрикнул он. - Фалрепные, тяните меня, черт возьми, опять трясти начало... Боже, мука какая!

Французское командование велело принять в Порт-Саиде на борт полный комплект боезапаса. Матросы, в ряд с полуголыми арабами, взялись за дело. Арабы кричали: "Эго-эга! Эга-эго!" Русские подхватывали: "Айда! Полундра!" И разнесли по погребам целую баржу жирных снарядных болванок (так, наверно, муравьи гуськом переносят тяжкие яйца, в которых вся суть и надежда колонии).

А после погрузки - шепоты: мол, письма еще во Владивостоке застряли, на Сибирской флотилии, и направлены прямо во Францию. В кубриках все чаще слышалось:

- Тулон! Братцы, в Тулоне этом на ремонт станем...

Но вместо зеленых берегов Прованса поплыли в мареве миражей берега Палестины и Сирии, нещадно прожаренные солнцем; пустынный хамсин душил матросов - горячо и сухо. Около Бейрута "Аскольд" беглым огнем потопил турецкое авизо; носовая башня мичмана Вальронда удачным попаданием накрыла немецкий транспорт. Началась славная каперская служба крейсера, о которой писали тогда газеты - английские, французские, бельгийские, русские.

В этом большом человеческом мире, где-то на морских перепутьях, затерялись русские письма. Писали их бабы, коряво и неумело, при свете лучинок, клеили жеваным хлебом, мочили слезой... Боже ты мой! До чего же далеко от деревни Ломтяево до обожженной библейской Хайфы! Какой большой мир! Какое страшное время!

Ночь, ночь... Всюду ночь. С берега доносятся запахи оливковых жмыхов и сезама. Вот она, Хайфа, - замерла, дикая. Иудейско-британская, но под сапогом немецко-турецким. Строго отпечатались на небосклоне башни турецких минаретов и плоский купол еврейской синагоги. Давно погасли огни на вышке австрийского Ллойда, тихо-тихо стрекочет вдали мандолина.

Ни возгласа, ни огонька, ни искры...

Такой запомнилась эта ночь под Хайфой, когда команда крейсера совершила каперский подвиг. Закравшись в Аккскую бухту, аскольдовцы дерзко вытащили в море немецкий пароход. Как призрак - вошли, как призрак - ушли, прочь от берега, в ночной простор... Немецкий капитан опомнился только в салоне, когда Иванов-6 преподнес ему бокал с ромом:

- Prozit! Ваше судно в плену. Выпейте, капитан, и можете попрощаться со своим кораблем, который мы сейчас уничтожим...

Одинокая торпеда долго бежала в темноте, вспенивая лунную дорожку керосиновым газом... Взрыв! И долго еще рыскал прожектор над Хайфой, отыскивая пропавший из гавани пароход.

* * *

Крейсер "Аскольд" имел отличную репутацию. Но война не сблизила офицеров с матросами, как это бывало зачастую в окопах. Кастовая перегородка на флоте покрыта броней в три дюйма. Был боевой корабль. Но никогда не было боевой семьи.

С бортов крейсера выдвинули длинные бамбуковые палки с антеннами, и тогда радиотелеграфисты смогли уловить трепетные сигналы с Эйфелевой башни. Париж приказывал "Аскольду" войти в состав англо-французской эскадры - для совместных действий в Дарданеллах. Английский адмирал Гепратт настоятельно требовал от "Аскольда" дать фуль-спит (полный ход).

- Попробуем дать, - сказал Иванов-6.

Дали фуль-спит, и от вибрации корпуса полетели на корме расшатанные заклепки.

Так все начиналось... Чем-то все это кончится?

Глава первая

Галлиполи - длинный жаркий язык земли, высунутый в море и готовый слизнуть любого, кто рискнет проскочить в Дарданеллы, к подступам турецкой столицы.

Тонкие столбики минаретов, словно призрачные пальцы Шехеразады, поют в синем небе о чем-то несбыточно-давнем - почти пропаще, ликуя гибелью оттоманской славы. В орудийных прицелах крейсеров колышется на волне сказка Востока, будто кусочек айвы в прохладном шербете, и так загадочно, и так блаженно мнится каждому укрытая за фортами тихая гаремная жуть.

Где же тот щит славянства, прибитый еще Олегом к вратам Царьграда? Неужели навсегда он обрушен? От этого отзывается в сердце русского болью той, еще ветхозаветной, что стонет в жилах России какой уже век...

Галлиполи - мы уже здесь, в воротах Босфора!

Именно здесь, во взрывчатых бурунах, на жестких каменных пляжах, вдребезги гробились вчера десантные баркасы. Эшелон за эшелоном - в пену, в огонь, лицом в песок, пальцами в колючие водоросли. И ходуном ходила, беснуясь, прибойная волна - вся розовая от крови... Там, где прошел когда-то Фридрих Барбаросса с мечом в волосатой лапе, теперь не могла пройти лязгающая бронею Антанта: против нее - нищие, с верой в аллаха, турецкие редифы во главе с "воистину османским" маршалом Лиман фон дер Сандерс-пашою.

Но операция по прорыву в Дарданеллы продолжается. Настойчиво, как умеют это делать англичане: сегодня - метр, завтра - метр, глядишь, два метра отвоевали. Через несколько дней готова футбольная площадка для игры: гол, гол, гол! А остальное пусть заканчивают прибывшие из колоний индийцы, арабы, египтяне и прочие...

На рассвете первыми выступают из мрака позлащенные солнцем аэростаты, привязанные к мачтам элегантной яхты "Моника". Дымят, словно покуривая, мрачные леди-дредноуты "Куин Элизабет" и "Жанна д'Арк"; в отдалении вцепился в грунт лапами якорей молчаливый крейсер русского флота "Аскольд". Корабли еще спят, утомленные вчерашним боем; остывает за ночь гулкая горячая броня. А пока команды не проснулись, надо убрать из их памяти все то черное и ненужное, что будет мешать этим людям, идти на смерть сегодня - так же смело и безрассудно, как ходили они вчера.

И вот точно в четыре тридцать по Гринвичу над рейдом раздается сирена - это спешит французский эсминец под черным вымпелом.

* * *

Вой сирены растет, и мичман Вальронд стряхивает сон. Даже не сон, а дремоту, вернее - остатки дремоты. Первым делом - взгляд на стакан, обмазанный изнутри маслом; стакан доверху полон тараканов - и сразу летит в иллюминатор. Рука привычно дергает грушу звонка, после чего - за переборкой - тихие, но четкие шаги ночной вахты.