Повседневная жизнь публичных домов во времена Мопассана и Золя

Мы привыкли видеть в женщине мать, средоточие семейной мудрости; поэтому проститутка одновременно и притягательна, и отвратительна. По большей части проститутки происходят из рабочих семей, и их тело для них — просто орудие труда. Иные были вынуждены заняться торговлей собой потому, что ничем другим не могли заработать на хлеб. Обычная история: женщину с детьми на руках бросил муж; у нее нет денег, она со своими чадами замерзает от голода и холода в каком-нибудь подвале и, чтобы хоть как-то свести концы с концами, выходит на панель. Эти рассказы — вовсе не плод больного воображения журналистов. В тот момент, когда новые общественные классы только возникают, когда, как это показал Луи Шевалье, рабочий класс становится «классом — источником опасности», когда буржуазия уже накопила достаточно денег, чтобы начать хотеть их тратить так, как это умеет, с ее точки зрения, аристократия, — в этот момент улицы городов наводняют проститутки, они взрывают социальные рамки, будоражат общественное воображение, преступают границы стыда и вежливости. Они не дают возможности, к большому неудовольствию полицейских и санитарных врачей, отнести себя к тому или иному классу; они не дают возможности, к возмущению моралистов, привязать себя к тому или иному месту — к борделю, к дому свиданий, к кафе, — или отнести к какой-либо категории — женщины из номеров, женщины по вызову, женщины без регистрации. Они проходят различные этапы своей карьеры так, как им это больше нравится. Да — они делают карьеру, пусть порой эфемерную. Последние серьезные исследования показывают, что профессия проститутки — профессия для женщины временная. Красота, молодость, задор — без всего этого нет проститутки — со временем увядают, но одним старением не объяснить все, что происходит в ее жизни. Некоторые выходят замуж — это бывает очень редко; еще реже проститутки уходят в монастырь. Но что происходит с прочими? С момента регистрации «продажной женщины» в полиции мы можем проследить ее историю вплоть до того момента, как она снова становится частью общества. А если этого не происходит, мы ничего не находим в архивах…

Так что профессия проститутки — это не судьба, не «дело на всю жизнь», как считают иные романисты. Более того, склонность к проституции не передается по наследству, как думают иные криминологи. С еще большим трудом можно видеть в проституции порок, смертельную болезнь, как в этом нас пытаются убедить иные моралисты. Но что же тогда такое проституция? Путь к ответу на этот вопрос столь тернист, что те, кто решался его преодолеть, порой приходили к прямо противоположным результатам. Например, г-н Фрежье в свою бытность чиновником парижской префектуры считал, что проституция «это порок, порожденный самой сильной страстью, свойственной человеку, от которой весь научный прогресс пока не смог найти противоядие». А когда проституция понимается как необходимое зло, проститутки становятся как бы представительницами особой профессии — профессиональными удовлетворительницами, ассенизаторшами любви. Это слово не случайно — на всем протяжении XIX века проституток сравнивали со сточными канавами и выгребными ямами. Пальма первенства в деле четкой формулировки этой ассоциации принадлежит Парану-Дюшатле, который писал так: «Проститутки столь же неизбежны в большом городе, как сточные канавы, свалки и мусорные баки. Соответственно и взгляды властей на проституцию должны быть такими же, как их взгляды на уборку улиц». Сен-Поль выразил ту же мысль еще лаконичнее: «Проституция так же необходима городу, как хозяйке — мусорное ведро». Шарль Альбер видел в проститутках предохранительный клапан для мужских страстей, рану, через которую из тела общества наружу выходит гной. Академический словарь 1855 года издания был менее изобретателен и определял проституцию просто как «распутную жизнь»; эту формулу перенял и Литтре. Некоторые мыслители придерживались мнения, что проституция есть высшая форма рабства в современном им обществе. Так писали Виктор Гюго, Прудон, Виктор Маргерит и даже Маркс, который прямо заявлял, что проституция есть не более чем одна из форм эксплуатации рабочего класса. Экономисты писали о контрактном характере проституции — так, для Долланса проституция — это «обмен товара „удовольствие“ на товар „деньги“». Проститутка как бы продает удовольствие, но сама его не испытывает. С точки зрения многих этот «факт» — непременное условие проституции. Проститутка выходит на панель не в силу инстинкта, не потому, что страдает от какого-то порока, но только ради денег. По мнению Ива Гюйо, любая женщина, для которой финансовые отношения имеют более существенное значение, чем отношения половые, должна быть признана проституткой. Но разве девушка, торгующая своим телом, не может отдаться ради удовольствия кому-то из своих друзей? И если она это делает, продолжает ли она в такой момент быть проституткой? А швея, каждый день работающая в ателье и при этом каждый вечер выходящая на панель с целью «еще немного заработать»? Проститутка она или нет? А если проститутку арестовывают, то до какого момента она остается проституткой? Каковы условия, при которых она в своих собственных глазах и в глазах общества остается проституткой? Авраам Флекснер прав, когда привлекает наше внимание к нечеткому, негомогенному характеру проституции. Для него «проститутка — та женщина, которая часто или иногда вступает с мужчинами в более или менее несерьезные половые отношения и получает за это деньги или иного рода компенсацию… Женщину можно считать проституткой даже в том случае, если об этих ее делах никому не известно, даже если ее ни разу не арестовывали за проституцию, даже если она одновременно имеет легальную оплачиваемую работу».

Проституцию не запрещают, но терпят, поэтому бордели и называются «домами терпимости». Властям так удобнее — регламентируя проституцию, они в известной мере ее контролируют. Государство никогда не хотело непосредственно вмешиваться в эти «моральные дела», поэтому контроль за проституцией был вменен в обязанность местному самоуправлению и местным полицейским отделениям. В каждом городе с проститутками обращались по-разному, ^[2] у каждой мэрии были свои средства делать жизнь «жриц любви» более или менее приемлемой. Впервые регламентирование проституции было введено во времена Консульства, но по-настоящему система заработала начиная с первых годов Июльской монархии. Понимание необходимости контролировать проституцию становилось с годами все прочнее, одновременно росло и беспокойство — эффективна ли эта система «ограничения порока»? Беспокойство отнюдь не беспочвенное — система дала трещину в начале XX века и потерпела окончательный крах в тридцатые годы XX века. Ален Корбен, без которого настоящая книга никогда не была бы написана — настолько масштабный переворот во взглядах на проблему совершен в его трудах по институциональным, политическим и юридическим аспектам проституции XIX и XX веков — выделяет три основные фазы: регламентаризм (начало XIX века), неорегламентаризм (конец XIX века) и санитаризм (после Первой мировой войны).

Разумеется, разделить на четкие хронологические этапы историю феномена, связанного с особенностями менталитета — вещи, по определению неопределимой, очень сложно, особенно если корни этого феномена, как политические, так и юридические и психологические, уходят в прошлое так глубоко. Но мы не устаем повторять, что хотя проституция и является древнейшей профессией, это вовсе не значит, что у нее нет истории. Взять, к примеру, период с 1830 по 1930 год — взлет и падение публичных домов. До тридцатых годов XIX века у борделя не было отличительной функции как таковой: будучи местом свиданий, он служил и рюмочной, и рестораном, и собственно публичным домом. Затем его роль места, где продаются удовольствия, стала более отчетливой, более яркой. А потом, после своего звездного часа, в восьмидесятые годы XIX века бордель несколько растерял свою привлекательность, свой эротический заряд, свою тайну. В Первую мировую войну бордель на некоторое время очнулся от летаргического сна, но тридцатые годы XX века он фактически пережить не сумел, так что в 1945 году после принятия закона Марта-Ришара, согласно которому держать бордели окончательно запрещалось, не произошло никаких народных волнений.