История России. XX век. Как Россия шла к ХХ веку. От начала царствования Николая II до конца Граждан

Свидетельство очевидца

Вот что творилось, по воспоминаниям М. Д. Врангель – матери генерала Петра Врангеля, в Петрограде в марте 1918 года:

«Питалась я в общественной столовой с рабочими, курьерами и метельщицами, ела темную бурду с неочищенной гнилой картофелью, сухую, как камень, воблу или селедку, иногда табачного вида чечевицу или прежуткую пшеничную бурду, хлеба 1 фунт в день, ужасного из опилок, высевок, дуранды и только 15 % ржаной муки. Что за сцены потрясающие видела я в этой столовой – до сих пор стоят у меня перед глазами! Сидя за крашеными черными столами, липкими от грязи, все ели эту тошнотворную отраву из оловянной чашки, оловянными ложками. С улицы прибегали синие от холода, еще более голодные женщины и дети. Они облипали наш стол и, глядя помертвелыми, белыми глазами жадно вам в рот, шептали: „тетенька, тетенька, оставьте ложечку“, и только вы отодвигали тарелку, они, как шакалы, набрасывались на нее, вырывая друг у друга и вылизывали дочиста… А народ мер и мер, как мухи. 30 тысяч гробов в месяц не хватало, брали напрокат». – М. Д. Врангель. Моя жизнь в советском раю. // Архив русской революции. Т. 4. М.: ТЕРРА, 1991. – С. 200–201.

Но как только человеку удавалось из «Совдепии» перебраться в некоммунистическую часть России – будь то Украина, Сибирь, Финляндия или даже Архангельская губерния, он сразу же попадал в мир изобилия пищи и бытовой устроенности – от истощения здесь никто не страдал, коммунальные службы работали, хотя жизнь, разумеется, была нелегкой. И это вновь свидетельствует, что голод и холод в большевицкой части России был не стихийным бедствием и даже не результатом экономических ошибок (ошибки можно было легко исправить, закупая, скажем, продовольствие у крестьян на награбленное в банках золото), но целенаправленной политикой. Выжившие страшной зимой 1918/19 г. горожане, те, у кого еще оставались хоть какие-то силы, бросились разводить огороды (как, например, Куприн в Гатчине или Ф. Степун под Москвой) или всеми правдами и неправдами выбирались из мира голодной смерти на волю (как Зинаида Гиппиус, князь Евгений Трубецкой или граф Николай Коковцов).

Свидетельство очевидца

Г. Н. Михайловский, живший зимой 1918/19 г. на юге России в небольшевицкой зоне, в начале апреля 1919 г. побывал в родном Петрограде. Вот что открылось его глазам: «Добравшись до Петрограда, я сейчас же отправился в Петроградский университет и нашел его в самом безобразно запущенном виде. То, от чего я уже успел отвыкнуть, а именно голод, было самым страшным. Всюду одна и та же картина нищенских пайков, запустения, конины и, наконец, жалких острот касательно пищи („Барыня, лошади поданы“ и т. п.). Своего родственника профессора Гронского я застал в самом жалком состоянии. Он, несмотря на то, что читал лекции в университете, Политехническом институте и служил в архиве, получал настолько мало, что прямо голодал.

В университетской столовой, где в это время столовались профессора вместе со студентами, были ничтожные порции конины с какой-то подозрительной подливкой. Соответственно и внешний вид петроградской толпы представлял собой безотрадную смесь убожества и голода. Само собой разумеется, научные занятия не могли процветать при таком материальном нищенстве. Топлива, как и пищи, не хватало, университетские помещения отапливались едва-едва, да и то только в тех частях, где устраивались заседания, например лекторская. В аудиториях обычно почти не топили. Студентов совсем мало – единицы. Все же сила инерции и выдержка были таковы, что университет как-то существовал, и научная работа продолжалась, невзирая ни на что.

Больше всего меня поражало не то, что люди в таких условиях находили в себе силы продолжать работу, но то, что они не желали расставаться с Петроградом. Так, например, когда я рассказывал хотя бы о Екатеринославе, где политические условия гражданской войны не исключали сытости и обилия пищи, то никто из моих знакомых профессоров и слышать не хотел об отъезде. Все говорили: „Надо переждать“ или „Наладится транспорт – лучше будет“. Они крепко держались за свои кафедры и за свои квартиры, жили в невозможных условиях, но предпочитали и явное недоедание, и холод неизвестным перспективам, связанным с потерей насиженного места и своих занятий. При этом у многих это носило характер настоящего подвижничества и самоотверженности». – «Записки», Т. 2. – С. 168–169.

Коммунистическая экономическая теория предполагала переход от свободного рынка товаров и услуг к их безденежному распределению государством. Большевики не отменили деньги, но бесконтрольной работой печатного станка до крайности обесценили их. Если в 1913 г. за доллар давали два рубля, то в 1920 г. – тысячу советских рублей, разумеется, на черном валютном рынке.

При нищенских денежных окладах – «дореволюционных», цены на продукты на черном рынке были запредельны, доступны спекулянтам, махинаторам, бандитам. Зимой 1919/20 г. в Петрограде фунт хлеба стоил – 400 рублей, масла – 2300 рублей, мяса – 640 рублей, соли – 380, коробок спичек – 80, одна свеча – 500, мука – 600. При этом хлеб и мука были черные, почти искусственные. В них обильно подмешивали для веса гвозди и даже… стекло. Люди чахли и умирали от голода, холода, безысходности. Голод сделал свое дело – общество смирилось под большевиками.

Свидетельство очевидца

«Живых людей, не связанных по рукам и ногам, – здесь нет. А связанных, с кляпом во рту, ждущих только первой помощи – о, этих довольно… Мы недвижны и безгласны, мы (вместе с народом нашим) вряд ли уже достойны называться людьми – но мы ещё живы, и – мы знаем, знаем… Опять вызываю добровольцев (белых)… но предупреждаю… весьма возможно, что тех, кто не успеет подохнуть… – того свяжут и законопатят как нас. Доведут быстро до троглодитства и абсурда… Мы лежим и бормочем, как мертвец у Достоевского, бессмысленный „бобок… бобок“…» – записывала почти в бреду Зинаида Гиппиус осенью 1919 г.

Постепенно деньги вытеснялись натуральным обменом вещей на продукты. Но и этой форме «спекуляции» большевики постарались положить конец. Солдаты, добыв в местном Совете ордер на обыск, врывались в квартиры вчерашних «буржуев» и отбирали у них «излишки» собственности, которую можно было бы обменять на пищу, у крестьян же пытались силой отобрать те «излишки» продуктов, которые они предлагали или могли предложить на обмен в городе.

Свидетельство очевидца

«Рассказывал в трамвае солдат – Хожу без работы, пошел в совет депутатов просить места – мест, говорят, нету, а вот тебе два ордера на право обыска, можешь отлично поживиться. Я их послал куда подале, я честный человек», – записал Иван Бунин в дневник 1 марта 1918 г. в Москве. – Окаянные дни. М., 1990. – С. 30.

2.2.4. Контроль над войсками. Захват Ставки

В сентябре 1917 г. начальником штаба Верховного Главнокомандующего был назначен генерал Николай Николаевич Духонин, происходивший из дворянской семьи и известный как помощник генерала Брусилова при подготовке знаменитого «Брусиловского прорыва». 25 октября генерал Духонин направил телеграмму в Петроград, в которой требовал от большевиков отказа от вооруженного захвата власти, подчинения Временному правительству и угрожал применить силу. Однако он не смог найти необходимые части для подавления государственного переворота.

1 ноября, из-за исчезновения Керенского, генерал Духонин принял на себя Верховное Главнокомандование Русской армией. 8 ноября Совнарком поручил Духонину немедленно начать с командованием противника переговоры о перемирии. Генерал не отвечал. Тогда в ночь с 8-го на 9-е число Ленин, Сталин и Крыленко по прямому проводу связались с Духониным и потребовали объяснений. В свою очередь, генерал попросил ответить: получено ли согласие союзников на такие переговоры, предполагаются ли отдельные переговоры с Турцией, и какова будет судьба Румынской армии, входившей в состав нашего фронта? Ленин отвечать отказался. А Духонин ответил так: «Я могу только понять, что непосредственные переговоры с державами для вас невозможны. Тем менее возможны они для меня от вашего имени». И тут Ленин поставил вопрос: «Отказываетесь ли вы категорически дать нам точный ответ и исполнить данное нами предписание?» На что Духонин заявил о невозможности исполнить это предписание и признать Совнарком как центральное правительство. Тогда от имени Совнаркома Духонин был уволен с занимаемой должности с предписанием продолжить ведение дел до прибытия в Ставку нового Главковерха, которым тут же был назначен большевик прапорщик Н. В. Крыленко, привлекавшийся в 1916 г. к ответственности за уклонение от военной службы.